-И ты здравствуй, полуденник! – на родном языке противника ответил Лютень. – Зачем ты хотел меня видеть?
-Я хочу сказать, что мы оба попали в тяжёлую ситуацию, – медленно начал вражий вож. – Ты видишь, мои солдаты крепко встали в этом узком месте и даже твоим стрелкам не удастся сильно нам навредить…
-…Я в этом не уверен! – усмехнулся Лютень.
-…Не сможет нам сильно навредить! – упорно повторил базиликанец. – Я – арифмарх Фотий Максимилиан Тавр, говорю тебе об этом уверенно! Я долго воевал – в Номадии и против ваших разбойников. Я знаю, как удерживать позиции в узких местах!
-Да и удерживай себе! – ухмыльнулся князь. – Я, князь Лютень Холмградский, посоветовал бы тебе сдаться! Если, конечно, хочешь ещё пожить!
-Мы будем сражаться, если вы нападёте! – упрямо возразил арифмарх.
-Тогда зачем ты меня звал?
-Я именно это хотел тебе сказать! – арифмарх оглянулся. – Мои воины полны сил и желания, твоя конница, равно как и пехота, устали от долгого перехода. Я вижу – кони в мыле! Да вы даже разогнаться не сможете?
-Кто сказал, что будем? – удивился Лютень. – Я думаю, нет нужды марать о вас мечи. Я думаю, достаточно будет забить вас стрелами! Мои братья согласятся со мной…
-Мы будем сражаться и много ваших воинов падёт! – огрызнулся Фотий.
-Возможно… Но разве не на войну пришли? – улыбнулся князь. – Те, кто погиб сегодня и ещё погибнет, будут пировать за столом у Перуна, в Вирии! И я смерти не боюсь. Нарушишь слово, попробуешь убить, мои братья-князья отомстят за меня!
Очень похоже было, базиликанец горел желанием ответить грубо. Но сдержался – не в той ситуации.
-Что будет со мной и моими людьми, если сдадимся? – после тяжёлого молчания спросил он.
-Мы в вас не властны! – пожал плечами Лютень. – Передадим вас графу Радану. Пусть он решает, казнить вас, или миловать!
-Торинг?
-Торинг…
-Что ж. – видно было, что на что-то базиликанец решился. – Я должен переговорить с трибунами! Без них моё решение всё равно не будет окончательным. Две вигилии дашь?
-Вигилию! – с трудом вспомнив, что так базиликанцы исчисляют два часа, недовольно ответил Лютень. – И если увидим движение солдат, немедленно атакуем! Мне уже трудно удерживать воев. Они желают отомстить!
-Отомстить? – искренне изумился арифмарх. – Не понимаю… война же! Я обманул вашего сотника так же, как он принудил меня идти следом. Без обид, склавин!
-Без обид… - мрачно ответил тот. – Только там мои воины были!
С тем и разъехались: базиликанец – выдерживать тяжёлый разговор с трибунами, Лютень – его ждал ещё более тяжёлый разговор с князем Буйславом. Вон ярится в тридцати шагах за строем. Только что на Радовоя, уже почерневшего от гнева, не бросается…
Так и есть, будет ссора…
-Князь Лютень, иди-ка сюда! – прорычал Буйслав, не озаботившись тем, что рядом – простые ратники.
-Я слушаю тебя, брат-князь! – мягко и добродушно улыбнулся тот. – Что хочешь мне сказать?
-Как ты посмел без моего согласия договариваться с базиликанцем о мире? Или – о сдаче, что одно и то же!
-Посмел? – удивился Лютень, высоко подняв брови. – А кто может мне запретить? Ты, князь-тур? С каких пор?
-С тех пор, как согласился что вож похода – я! – прорычал Буйслав. – Забыл?!
-Отчего ж, не забыл! – пожал плечами Лютень. – Думал – умнее… Тебе горы трупов и кровавая победа нужнее, или вывести из строя пять тысяч базиликанцев? Не самых, к слову, слабых!
-Ты о чём? – подозрительно взглянул князь-тур.
-Они сдадутся, мы потеряем только тех, кто погиб в заставе. Враг – пять тысяч воинов, что пойдут в полон. К нам или торингам… Наверное – к торингам. Это – арифмы, которые могли бы прийти на выручку Сальму. А погибшие здесь родяне – те самые, что могли бы Сальм брать! Что нам выгоднее? Скажи, вож! Я с почтением и готовностью жду твоего слова!
Глубоко укрытый, но всё же видимый упрёк Лютеня задел старого князя – не без этого. Он побагровел, но гнев сдержал. И… вдруг улыбнулся. Широко и совершенно дружески, чуть ли руки не распахнув широко.
-А ведь ты прав, Лютень! А я – старый дурень, и впрямь застил очи кровью врагов, местью… Месть – сладка, но такая победа – важнее. Что значит – молодой ум, хмелем не затменный! Значит, в плен их беря, двух зайчат убиваем. Своих воинов сохраняем, вражьих – под корень изничтожаем. И Сальм голыми руками берём… Молодец, молодец… Думаешь, согласятся сдаться?
-Не согласятся – я первый на приступ пойду! – твёрдо заверил его Лютень. – Поверишь – нет, руки чешутся меч вынуть и за воев отомстить. Берсень, остальные… отличные воины! И ведь как дрались…
-Ну, ну… - недовольно пробормотал Буйслав. – По мне, так и уже бы надо. На приступ-то… А вот, наверное, ещё один сторонник нападения идёт… Сотника Ярославом зовут?
-Ярославом… - мрачно ответил Лютень. – Прости, князь…
Он пустил коня шагом к Ярославу и потому пошатывавшийся, всю дорогу опиравшийся на плечо Тилла сотник оказался перед ним быстро.
-Княже, как же так!..
-Ты ещё, Ярослав… - простонал, скривившись, как от зубной боли, князь. – Разве не понимаешь?
-Понимаю, не понимаю… Берсень мёртв! От моей сотни – ошмётки! От его, кстати, тоже… И они – уйдут безнаказанно?! Вот так вот?!
-Никуда они не уйдут! – твёрдо сказал Лютень. – Сотник, шёл бы ты в обоз! Тилла тебя полечит… Не твоё это дело, уж не обидься.
-Эх, княже! – горько вздохнул Ярослав. – Как же так…
Спор, впрочем, на этом прекратился. И прервали его базиликанские горны, возвестившие, что задолго до конца назначенного князем срока базиликанцы готовы дать ответ…
1.Князь Лютень и сотник Ярослав. Под стенами Сальма. 5 день месяца Вересеня72.
Граф Радан был счастлив и потрясён, когда ему пред ясные очи явили четыре тысячи базиликанских воинов. Правда, теперь его голова болела – куда их девать. Дел… А уже через седмицу гардарские рати почти в полном составе обложили Сальм. Сначала – окрест него были взяты все сёла и городки, перекрыты конными разъездами все дороги. Потом настал черёд и самого города. К третьему дню месяца Вересеня войска подошли вплотную к стенам и началось то, что называлось у родян – стоянием. Иначе – осадой.
Высокие, могучие стены Сальма были сложены из могучих валунов и когда-то считались неприступными. Когда-то… По слухам, последний раз их подновляли лет за десять до войны, а до нынешнего дня – почти уже двадцать лет прошло. Ещё говорили, в городе почти не осталось населения. Из сорока тысяч, что было до войны и даже до сражения под стенами, осталось то ли десять, то ли пятнадцать – старики, женщины, дети… Те мужчины, что не смогли или не захотели уйти с торингским войском, оставить семьи… А теперь уже было поздно. Исход продолжался почти два месяца, только потом, почуяв неладное, базиликанцы затворили ворота и более горожан за них не выпускали. Оставаться одним в пустом городе им явно не улыбалось… Оставшимся, впрочем, не доверяли и уж как помощников в обороне стен не рассматривали. Не прирежут мужчин с первой стрелой штурма – уже можно в ножки им поклониться…
