Ммм-ммм-ммм-ммм»
— Сами мы убили бога, — повторил он. — Ты веришь в то, что я — воплощение Единственного?
Не зная, что ответить, солдат кивнул.
И вдруг он почувствовал, как острая боль пронзает ему низ живота. Он опустил глаза. Меч Императора насквозь проткнул ему внутренности. Другая его рука по-прежнему покоилась у него на плече.
«За что?» — спрашивал взгляд юного солдата.
Император вытер клинок краем туники и выпустил меч из рук. Разведчик зажал руками разверстую рану и почувствовал, как по его пальцам стекает кровь. Он согнулся пополам, прижимая колени к животу. Его величество ткнул его носком башмака.
— Я болен, — сказал он просто.
И снова вонзил меч в тело. Стон боли.
«Смерть, — подумал Полоний Четвертый. — Чужая смерть — это единственное, что поддерживает во мне жизнь».
У его ног бился в агонии скрючившийся разведчик. На каменных плитах пола ширилось темное пятно. Кровь заливалась в желобки между плитами. Несколько минут Император, как завороженный, стоял и смотрел на это. Потом он перевел взгляд на клинок своего меча, крутанул его перед собой, полюбовался игрой солнечных бликов. В глубине души он мечтал, чтобы все скорее кончилось.
* * *
Она не спала.
Она не спала, и когда огромные бронзовые колокола монастыря пробили двенадцать, она почувствовала облегчение. Она отбросила свое тонкое одеяло, встала и заглянула в малюсенькое окошечко на двери кельи. Дат-Лахан спал беспокойным сном. Она это чувствовала. Кое-где пустынные площади были освещены дрожащим светом факелов. Была очень темная ночь, начинался дождь: крупные усталые капли ударялись о камень.
Сестра Наджа вышла из своей кельи.
Она поговорила с Тирцеей, но легче от этого ей не стало. Она надеялась, что исповедь успокоит ее, но она ошиблась. Весь день воспоминания осаждали ее, как крепость. А ведь она всегда стремилась отгородиться от своего прошлого. И теперь, вместо того, чтобы давать успокоение, безмолвие монастыря пугало ее. Никто не мог помешать ее воспоминаниям вернуться.
Вскоре к ней присоединились другие сестры. Это был час молитвы, час прощения и размышления. Монахини шли маленькими шагами, опустив головы и спрятав руки в широких рукавах темных одеяний. Они шли в храм Скорби: помещение, в которое не проникал ни один луч света, созданное для ночных бдений. Двери святилища захлопнулись за сестрой Наджей, а она даже не подняла головы.
Дочери Скорбящей Матери опустились на колени на каменный пол. Каждая знала свое место. Сложив руки, широко раскрыв глаза, они глядели в темноту, будто пытаясь постигнуть ее тайну. Как того требовал обычай, я одна стояла, и никто из них не видел меня. Я была Голосом. Духом Единственного, который плыл по мутным водам смерти и иногда что-то изрекал моими устами. Иногда я видела. Иногда я знала. Но в нашей жизни от этого ничего не менялось. Мы были всего лишь свидетелями.
После нескольких минут абсолютной тишины, одна из старших монахинь начала молиться.
«О, Дух Единственного.
К тебе взываем мы в этот час.
Мы молим тебя за наших сестер из Эрикса, совершивших тягчайший из грехов.
Мы молим тебя за души наших братьев и наших сестер, ставших сентаями.
Мы молим тебя за тех, кто не смог изгнать демона из своей души.
Мы молим тебя за наш город и за наших сестер из Эзарета.
Да постигнет его та судьба, которой ты пожелаешь.
Дай нам мужество молча ждать смерти.
Дай нам мужество быть сильными и даруй нам благодать забвения».
Забвение, подумала сестра Наджа. Забвение, которого она так жаждала.
После этого каждая из монахинь прижала лоб к ледяному полу. Они молились за юные души павших в безвестности на полях брани в попытке защитить города Империи. За жителей Дат-Лахана, которым предстояло вместе со своим городом пережить самые темные часы его истории. За все тех, кто скоро погибнет: да не охватит ужас их души, да примет их Единственный в свою тьму.
А сестра Наджа молилась за своего мужа.
Пыталась молиться. Но это было нелегко.
Она видела себя двадцать лет назад, силилась вспомнить, каким невероятным усилием воли ей удалось заставить себя провести столько лет рядом с этим тираном, последним из бесконечного рода. Он был таким жестоким и таким трусливым. Она вспомнила, какое облегчение испытала, когда узнала, что он отправляется на войну. И о том, в какой ужас впала, когда обнаружила, что беременна. Но потом ее охватило странное чувство бесконечного спокойствия, непоколебимого мужества: что бы ни случилось, ребенок будет жить. Ребенок ишвена.
«О, Дух Единственного.
Даруй всем нашим сестрам благодать твоего присутствия
Чтобы в твоем лоне каждая нашла свой свет
И навсегда подчинилась твоей власти».
Воспоминания.
Ее муж в гневе. «Усыновить ребенка? Ты хочешь усыновить ребенка?»
Она кивнула.
В ответ он расхохотался. И пулей вылетел из комнаты.
Она бросилась за ним. «Я знаю, что ты сделал, чудовище, ничтожество! Все знают, что ты сделал! Думаешь, я еще не поняла, кто ты?»
Он резко остановился и пожал плечами. Он мог бы приказать ее убить.
«Думаешь, кого-то волнует твое мнение?»
Его единственные слова.
Она вернулась в свои покои, натыкаясь на стены.
«О, Дух Единственного.
Даруй каждой из нас
Мир, который жил в твоей душе тогда, когда умерло твое тело
И прости нам наши ошибки».
К ее величайшему изумлению, он согласился.
Но вскоре она поняла, почему. Во-первых, он уже давно утратил свою мужскую силу и способность к зачатию. А ведь ему нужен был сын. Это была единственная возможность переломить ход вещей в свою пользу. Примитивный тактический ход. Очень скоро он стал повсюду таскать его с собой. Она вспоминала, как однажды на заседании сената он потрясал им, как мечом. Его черные волосы, смуглая кожа. Все знали, что Император его усыновил. И пусть теперь умолкнут злые языки, упрекавшие его в бессердечии! Да и все полукровки Дат-Лахана будут теперь на его стороне.
Он оставил ребенка себе.
Ребенок стал его пленником, его заложником.
Он сам выбрал ему имя — Орион, сам нашел ему крестного отца.
Когда тому было всего несколько месяцев, он уже разгуливал рядом с ним. Он отобрал у нее сына.
(А разве можно забыть эти тайные приказы, которые ей удалось перехватить, — убить настоящую мать будущего наследника: к счастью, им не удалось ее отыскать).
Однажды она осознала, что не видела своего сына уже больше двух недель. Однажды она осознала, что уже не знает, любит ли его из-за него самого или из-за воплощенного в нем возмездия. Да и любила ли она его? К своему супругу она испытывала безграничное отвращение. Что-то снедало ее изнутри. Ведь что она сделала? Она подарила Императору наследника, которого иначе у того не могло бы быть. Если бы она сказала Ориону, кто его настоящий отец, и если бы об этом узнал Полоний, он немедленно приказал бы его убить. И она замолчала. Так или иначе, человек, которого, как ей казалось, она любила, погиб в Кастельском ущелье. И теперь у нее не осталось ничего, кроме этого мальчика, который взрослел и смотрел на нее с любовью.
