подразнил ее тело. Она начала ощущать, что, может, все-таки хотела этого. Он так сосредоточился на ней, что она подумала о дожде на сухой земле.
Но она хотела, чтобы он заговорил, посмотрел ей в глаза. Она напомнила себе, что хотела этого, охнула и попыталась затеряться.
Когда он стал двигаться в ней с сонными глазами и довольным взглядом вдаль, она поняла, почему ей было не по себе. Она хотела говорить. Сказать Мансуру, что он значил для нее, что значил с самого начала. Но этот далекий взгляд видел что-то. Он не сказал за это время ее имя.
Она стала к нему еще ближе. Но он все равно оставался далеким, даже при такой близости.
Когда он закончил, он сказал:
— Спасибо, — и поцеловал ее в губы. Они лежали какое-то время. Он гладил ее руку. Она сжимала его ладонь. Она ощущала слова в горле, они застряли как камни.
У него были слова. Она слышала часто его стихотворения. Элегии о любви, слова там были чувственными. Если он использовал бы сейчас такие слова, она бы не обрадовалась.
Такие слова были не для нее.
Мысли промелькнули за мгновения, пока она лежала рядом с ним. Ощущая себя открыто и при этом невидимо.
А потом он сказал:
— Тебе лучше не оставаться. Люди заговорят. Спасибо за приятный вечер, — он улыбнулся ей с благодарностью. Она постаралась улыбнуться так же и стала одеваться. Когда она ушла, он спал.
* * *
Той ночью она помылась перед сном. Она еще не думала о том, как мужчина и женщина спят вместе. Оказалось, результат для женщины был грязным. Но боли не было. И ей не нужно было беспокоиться о ребенке. Она думала об этом, говорила с доктором в деревне годы назад. Доктор для женщин, галицийка. Намир могла доверить ей свою тайну. Доктор сказала, раз у Намир не было месячных — из-за постоянных упражнений — риск беременности был небольшим. Это радовало. До этого Намир видела в этом изъян в броне, фатальную слабость.
Хотя она не могла представить, как дойдет с кем-то до близости, она думала — оптимистка в девятнадцать — что это произойдет. Что она не всегда будет одна.
Тогда она сражалась под руководством разных командиров. Она шла туда, где требовались солдаты. Не создавала связи с воинами ее отряда и командирами. В войнах на границе, которые мучили Кахиши с юности Намир Хазан, не было смысла привязываться к кому-то, когда можно было оказаться в бою против них следующей весной. Так было с тринадцати лет, она была высокой, сильной. Пока в двадцать четыре она не попала под управление сына короля. И все изменилось.
Те годы одиночества до Мансура были сложными. Но там могла быть свобода. После этого она двигалась вокруг Мансура Эвраяда как сферы вокруг солнца. Желала света и тепла. Не приближалась. И была в плену, как сфера на орбите.
Обнаженная, но чистая, Намир забралась под одеяло. Тогда она поняла, что дрожала. Странно. Она думала, что была спокойна.
Она долго не могла уснуть.
* * *
Утром она пошла в палатку короля. Он сидел за столом почти в той же позе, что и прошлой ночью. Он писал. Она посмотрела на чашки рядом с ним. Кубок вина был едва тронут. Только настой из трав в фарфоровой синей чашке был выпит.
— Мой король, — сказала она. — Вы вообще спали?
Он оторвал взгляд от бумаг. Она прочла ответ на его осунувшемся лице. Он сказал:
— Нужно было подумать.
Она не могла понять настроение в палатке этим утром.
— О чем подумать? Мы победили.
Элдакар скривился, попытался улыбнуться.
— Да, — сказал он. — Ты меня сопроводишь? Идем, — он надел плащ. Он забрал меч, лежащий у стены с тех пор, как он получил стрелу в плечо. Рядом с его нетронутой лютней. Он взглянул на инструмент, прикрепляя меч к поясу. Он сказал. — Интересно, Намир, кто смог бы спеть?
И она снова переживала, не зная, почему.
Они встретили Мансура в поле. Их солдаты собрались, но оставили место для их принца. Рядом с Мансуром стояли в цепях три сына Миувьяха.
Атмосфера была бурной, все знали уже, что на восточной границе была победа. Их радость была осязаемой. Намир не знала, сообщили ли им, как близко было поражение. Вряд ли.
Элдакар и Намир вышли из толпы к трем пленникам, и мужчины подняли головы. Они были красивыми: высокие, широкие, с чертами их отца. Словно Миувьях Акабер стоял там, повторенный три раза. Но отец был ожесточен временем и жизнью тирана. Его сыновья только начали.
— Элдакар! — крикнул тот, что на вид был младшим. — Ты меня знаешь. Ты помнишь.
Элдакар встал на краю поляны и сказал:
— Я помню. Визиты твоей семьи в Захру. Лазал по садам, пока наши отцы совещались. Помню. Ты всегда хотел играть в войну, — он скривился и спешно добавил. — Я не осуждаю тебя за это, Миралфин. Я знаю, твой отец не давал думать о другом.
Юноша ответил быстро и тревожно:
— Я ошибся. Я не должен был идти против тебя. Скажи, как исправить это.
Один из других сыновей заговорил:
— Конечно, ты пытаешься втереться в доверие Элдакара. Трус, как и говорил отец.
— А тебя он звал дураком, — сказал Миралфин.
Заговорил и третий:
— Вы оба дураки, — сказал он. — Только один из нас выживет. Не ясно? Один будет править Восточной провинцией, — он посмотрел серьезно на Элдакара. — Наш отец ошибся, пойдя против тебя. Я ошибся, не перейдя от него к тебе. Я молю о прощении, Элдакар Эвраяд. Если даруешь мне жизнь, вся Восточная провинция будет служить тебе и посылать дань. Наш отец был богат.
Миг тишины. Следящие солдаты ерзали, но ветер заглушал их шепот.
Элдакар сказал:
— Я не держу на вас зла. Но я не буду это продолжать. Это было бы жестоко. И я не вижу иного пути.
Пленники поняли его раньше Намир, их глаза расширились.
Понял и Мансур.
— Брат, — тревожно сказал он, — может…
— Я твой король, — напомнил ему Элдакар. — У тебя было время предложить мнение прошлой ночью. Я все обдумал.
— Я не вижу палача, — Миралфин паниковал. Он прижался к грязи в цепях. — Вы не будете так жестоки.
Намир ощутила печаль Элдакара.
— Я — палач, — сказал он.
* * *
Тела сыновей Миувьяха собирались отправить к ним домой. Вместе с ними было послание от Элдакара Эвраяда — приказ Восточной провинции заплатить дань королю.
Элдакар решил казнить их сам. Мужчины лежали на
