Кот возмущенно цеплялся коготками за одежку, не желая вновь оказаться под крышкой, но его восстание было мной проигнорировано.
— Тебя посодют, а ты не мурлычь, — пробормотал я, закрывая туесок и убирая его за пазуху.
Полчаса спустя выбившийся из сил (еще бы — грести против течения Великой Поо, это то еще удовольствие) лодководец перебрался через фальшборт и оказался, — сюрприз-сюрприз, — дружинником князя Тимариани, коего он еще от Благой Заставы в Аарту посылал.
— Беда, — выдохнул он. — Беда князь. Столичный голова учинил заговор.
— Присядь, присядь Ошмуд, отдышись, и изложи все по порядку, — князь Зулик аккуратно поддержал шатающегося от усталости витязя. — Да дайте вы ему воды кто-нибудь, ироды!
Чуть пришедший в себя дружинник рассказал вот что.
От заставы их выехало двое — один, чуть пораньше, с успокоительными новостями для Скалапета, князя Ливариади, — а второй, этот самый Ошмуд из Трутнева Улья, к генералам и Железной Руке. Ехал он вторым, дабы первый про его миссию ничего не знал, и рассказать, случись с ним какая неприятность, никому не смог.
Случилось ли с ним чего, или же нет, доподлинно Ошмуду было неизвестно, однако в столичный особняк князя первый гонец не явился по сей день, зато хефе-башкент и, ко всему прочему, старый друг князя Скалапета, сегодня утром, ни с того ни с сего, взял речной и морской порты Аарты под усиленный контроль силами стражи и подчиненного ему столичного гарнизона. Притом известие о том, что царевич Лисапет из Баратура двинулся через Эшпань уже стало достоянием не только узких кругов, но и каждой рыбной торговки.
Князья Коваргини и Самватини, отнюдь не будучи уверены в верности им хотя бы половины столичных служак, — Штарпен из Когтистых Свиней их не один год прикармливал, — но обоснованно опасаясь подлянки от столичного градоначальника, вызвали Ошмуда к себе, поспрашивать, не собирался ли царевич добираться рекой.
Тот, естественно, ничего по этому поводу сказать не мог, поскольку и правда был совершенно не в курсе дела. Князья-генералы почесали в затылках, отправили гонцов в лояльные лично им части, а Зуликова дружинника послали стеречь Поо, и на каждой проходящей лодье высматривать знакомые лица. А как увидит — предупредить царевича Лисапета, что верные полки будут под стенами Аарты не ранее чем через два дня.
— Я только доехал сюда, коня оставил в корчме, да лодку у местных рыбаков купил, а тут гляжу — лодьи идут. Я тотчас на весла, и… Едва успел, вот, — закончил дружинник.
— Серьезная ситуация, — помрачнел Касец, поворачиваясь ко мне.
Князья согласно закивали.
— Ваше высочество, если позволите, то я считаю — в столицу нам плыть сейчас нельзя, — добавил первый десятник. — Блистательные отважны, но немногочисленны, нас едва достаточно для защиты Ежиного Гнезда. В случае, если князь Штарпен замыслил измену, отбить порт будет стоить большой крови.
— Да и стоит ли устраивать в столице беспорядки? — добавил все еще зеленый Арцуд Софенский. — Это, в конце концов, единственный приличный морской порт на всю Ашшорию, и такие события могут больно ударить по торговле. А противиться большой силе хефе-башкент не посмеет.
Вот ты гляди, как человек о стране переживает! Аж помирать перестал как понял, что софенские товары могут в порту погнить без спроса.
— Ваше высочество, надо принять решение, — вступил Зулик.
Я поглядел на перевалившее зенит солнышко — мы к вечеру должны были до Аарты добраться, еще засветло, — перевел взгляд на берег и усмехнулся.
— Завтра ведь Громолет-мясоед, не так ли?
Есть такой в нашем пантеоне, Громолет Охальник, третьеразрядной похабности божок, славен наставлением рогов половине Небесной Дюжины, а также тем, что сначала научил людей готовить мясо, которое до него сырым ели, а потом, под это дело, еще и пиво варить надоумил. Вот в честь него завтра праздник — этакий антивегетарианский день, — после коего Церковь в течении недели мясо есть не рекомендует. Птицу, или рыбу там — это пожалуйста. Такие вот в Ашшории посты щадящие.
— Да, ваше высочество, — ответил Шедад Хатиканский. — Но, что, все же, мы будем делать?
— Делать? Корреру, — усмехнулся я. — Капитан, причальте близ вон той деревни, что у нас по правому клюзу.
— Корреру? — удивился Касец.
— Естественно. Завтра же, говорю, Громолет-мясоед. Купим в деревне быка, да поздоровее, пир устроим… А перед тем Тумил его в лучших традициях танцовища уложит — и местным, заодно, развлечение. Вы моего стремянного не сильно избили, первый десятник? Сможет он выступать?
Бывший послушник и несостоявшийся монах, а теперь лицо, особо приближенное к царевичу, гигант корреры и отец моего невроза пострадал не сильно — Касец удары наносил хлесткие, болезненные, но не травмирующие, — так что уже через полчаса после того, как ааки ткнулись своими тупыми утиными носами в прибрежный пляж, я в обществе Тумила и пары княжеских дружинников уже въезжал в деревню.
Первый десятник, правда, настаивал на эскорте из Блистательных, но я наотрез отказался — неча раньше времени устраивать ажиотаж по поводу нашего прибытия в конкретно взятом населенном пункте.
Ну что тут можно сказать? Деревня довольно крупная, больше трех дюжин домов, да не лачуг каких-то, не мазанок, а добротных таких, частью из дерева, а частью и из глиняного сырца. Завалинки на иных, так и из кирпича обожженного. Нормально живут, не бедствуют, трактир даже свой есть, хотя и не у самого торного тракта поселились, и от реки далековато. На холме, чтобы во время весеннего разлива по дому ходить, а не плавать.
А вот храма или часовни своего тут не имеется, — куда-то к соседям на праздники ходят, не иначе, — что мне, кстати, очень на руку.
По дневному времени большая часть населения деревни, конечно, в поле — крестьянину там всегда есть чем заняться, — однако судя по звукам, долетающим из здания с надписью «Пьяная потатуйка» и изображением черно-желто-белого хохластого птаха с большой такой кружкой, отнюдь не все. Кто-то и бухает в рабочее время. Председатель этого колхоза с замами, не иначе, а как раз они-то мне и надобны.
— Заедем в трактир, — распорядился я. — Там насчет быка и спросим. Или не спросим, а увидим…
Последнюю мою фразу спровоцировал громогласный рев некоего человекообразного (надеюсь) животного, прооравшего «Пой, бродяга, за что тебе платим?!!»
— Одну минуту, добрые господа, — отозвался звонкий мальчишеский голос. — Я просто подтягивал струны.
Ну-да, ну-да, какая ж пьянка без застольных песен? «Изгиб бутылки звонкой» и все такое. Одобряю.
