Утром, увидев отражение в зеркале над раковиной, она себя не узнала. Кто эта девочка, что смотрит ей в глаза с потерянным видом? Зигрид даже дотронулась до зеркальной поверхности, желая удостовериться, что не смотрит на нее из отверстия в стене. Ведь на подводной лодке, где все друг за другом шпионят, это вполне возможно.
С некоторым отвращением она разглядывала незнакомку с белой кожей, со светлыми волосами, такую некрасивую. К счастью, алмоанки не такие. Их кожа приятного голубого оттенка гораздо привлекательнее этих блеклых красок! Почему же зеркало не отражает ее настоящий облик… ее внешность алмоанки?
У Зигрид вдруг застучали зубы — она поняла, что приняла себя за кого-то другого!
Воспоминания Кобана вместо того чтобы ослабеть, стереться, постепенно заменяли ее собственную сущность. Если она не воспротивится, ее «я» растворится, разъеденное имплантатами памяти, которые алмоанец вживил в нее.
— Со временем я стану думать, как Кобан, — прошептала девушка.
Нагнувшись к зеркалу, Зигрид стала рассматривать свое отражение. Теперь оно показалось знакомым, но как-то не хотелось узнавать в нем себя. Не хотелось мириться с бледным лицом, с похожими на паклю волосами. Она не ожидала увидеть такое отражение и еле сдерживалась, чтобы не начать царапать ногтями эту чужую кожу в надежде убедиться, что видит всего лишь маску, которую налепили ей на лицо во время сна.
Ее мучил голод. Зигрид подумала, что, наверное, Кобан так же мучается там, внизу, в заброшенном отсеке. Ей надо пойти и накормить его, иначе он умрет от истощения. Трижды дотрагивалась девушка до ручки двери, чтобы отправиться в камбуз. И трижды замирала на пороге, обездвиженная мыслью, что придется опять идти по тесным, опутанным трубами переходам подводной лодки.
Сам же образ Кобана подвергался странным изменениям. Иногда юноша представлялся как друг детства, с которым она выросла и всем делилась. Однако, как бы близки они ни были, алмоанец оставался все же чужим. Он был мужчиной, она была женщиной. В другие моменты они, наоборот, составляли единое целое, их личности перемешивались. Зигрид знала многое о Кобане, гораздо больше, чем жена знает о муже после двадцати лет совместной жизни. Вот почему в конце концов и начинала принимать себя за него: она имела доступ к самым сокровенным его тайнам, которые обычно никому не рассказывают.
Девушка все еще стояла перед зеркалом, когда дверь открылась. Рыжеволосый юноша стоял на пороге, хмуря брови.
— Ты вернулась? — спросил незнакомец. — Где ты была?
— Кто вы? — вздрогнув, пробормотала Зигрид.
— Не притворяйся! — сказал юноша. — Ну ладно, мы поссорились, но не надо из-за этого делать вид, что мы незнакомы.
Зигрид стала копаться в своей памяти в поисках усеянного веснушками лица и не смогла найти. Она прекрасно помнила Хуан-Ле, маленького торговца водой у высокой крепостной стены, даму Хо-Шеа, которая приходила каждую неделю покупать крем радости. Старого Ко-Туа, утратившего иллюзии мецената, который финансировал исследования по превращению ощущений в парфюмированные бальзамы. Но этого рыжего мальчика, худого и некрасивого… Нет, она никогда не была с ним знакома.
— Ты что, пьяна? — закричал незнакомец. — Выпила какую-нибудь гадость? Это же я, Гюс. Боже мой, ты меня не узнаешь?
— Гюс? — Зигрид тряхнула головой. Что-то встало на свои места в ее памяти. Ну да, Гюс. — Прости меня, мне приснился кошмар.
— Я уж понял, — проворчал рыжий. — Ты меня напугала. У тебя очень странный взгляд. Взгляд… другого человека.
Он сел на краешек кровати и стал, подняв глаза вверх, разглядывать Зигрид.
— Ты уверена, что в состоянии меня выслушать? Сколько ты отсюда не выходила? Тебя долго не было видно. Знаешь, что на «Блюдипе» происходят непонятные вещи?
Зигрид упала на табуретку, прилагая неимоверные усилия, чтобы выглядеть самой собой.
— Пропадают люди, — продолжал парень. — Просто так, раз — и исчезают! Находят только пустые койки. Офицеры думают, уж не стали ли те ребята клаустрофобами.
— Клаустрофобами? — повторила Зигрид. — Да мы все здесь клаустрофобы в той или иной степени. Ведь так?
— Не смейся! — возразил Гюс. — Некоторые прямо-таки в шоке от этих исчезновений. Неужели несчастные покончили жизнь самоубийством, выбросившись через торпедоносные отверстия? Такое уже случалось, но сейчас — словно эпидемия. Старший матрос утверждает, что начался массовый психоз, который может быть заразным. Ты вообще хорошо себя чувствуешь? У тебя правда странное лицо.
Зигрид принялась успокаивать гостя. Она ничего не поняла из рассказанной им истории с исчезновениями людей. И ей даже сложно было делать вид, что ей интересно.
— Сколько человек пропало? — спросила девушка, просто чтобы хоть что-то сказать.
— Пятнадцать. Пятнадцать человек за три ночи. Исчезли, ничего не взяв с собой. Ни одежды, ни обуви — ничего. Боже мой! Мы находимся на подводной лодке, ты же знаешь, что отсюда некуда деться. Есть заброшенный отсек, но кто пойдет туда? Там же царство крыс. Никому не захочется сменить свое место жительства на ад. Сначала я подумал, что тут какое-то сведение счетов между заговорщиками и матросами, но среди заговорщиков никто не в курсе. С ума можно сойти!
— Да, — эхом повторила Зигрид, — можно сойти с ума.
На подводной лодке действительно воцарилась странная атмосфера. С наступлением вечера каждый закрывался в своей каюте и баррикадировал дверь. Коридоры пустели. В залах отдыха шептались, собравшись небольшими группками и часто оглядываясь, матросы или юнги. А офицеры запирались на капитанском мостике, плотно задраивая тяжелые непроницаемые двери.
Атмосфера страха царила в лабиринтах металлических коридоров. Лейтенант Каблер установил дозор: взад-вперед ходили вооруженные моряки, охраняя товарищей. Но никто не чувствовал себя от этого в безопасности, потому что и часовые исчезали. На полу находили их заряженные ружья, хотя не прогремел ни один выстрел, сигнал тревоги не звучал.
Некоторые матросы начали поговаривать о привидениях, о проклятии, нависшем над «Блюдипом». Люди в море вообще очень суеверны, а зловредные особенности воды на планете Алмоа усиливали эти настроения.
Больше никто не вызывался добровольцем, чтобы нести дозор, и Каблеру пришлось назначать часовых. А те продолжали исчезать. Вскоре еще пятнадцати человек недосчитались на перекличке.
Несмотря на то что Зигрид прилагала усилия, чтобы заинтересоваться сложившейся ситуацией, она не чувствовала, что происходящее имеет к ней отношение. Ей стало очень тяжело находиться на подводной лодке, и потому она не обращала внимания на абсурдные истории о пропаже людей. Ей было тяжело физически. После возвращения все было для нее пыткой: синтетические ткани, искусственные материалы, использованные при строительстве подводной лодки, теснота помещений. Девушка буквально задыхалась. В первый раз за свою жизнь она стала испытывать острые приступы клаустрофобии. Воздух, который гнали кондиционеры, иссушал ей легкие, электрический свет слепил глаза, из-за отфильтрованной воды нестерпимо чесалась кожа. Мир «Блюдипа» стал для нее чуждой средой. А более всего она не могла выносить вида труб, кабелей, испещренных болтами перегородок. Зигрид чувствовала себя рыбой, вытащенной из воды и брошенной на берег. Или животным, всю жизнь бегавшим по саванне и внезапно оказавшимся за решетками маленькой клетки.
