– Да нельзя мне сказать, Ариша, – вздохнул мертвяк. Знал Николка, что слышит нелюдя, а на единый миг все равно жалко стало. Его голос просто-таки душу выворачивал. – Мне до поры сказать нельзя, да и будет ли та пора, не ведаю я…
– Строги у тебя старики? – спросила Ариша сочувственно.
– Бессчастный я, – тихо ответил мертвяк. – Не знал раньше, какова есть любовь, а теперь спокоя ни на вот столечко найти не могу. Ты же, светик Аришенька, ровно птенчик малый – былинка надломленная может ушибить. Кабы я мог, ветру бы на тебя венуть не дал… Да что! Ты хоть бы и вышла за Иванку Клюкина, я и то слова не сказал бы, а только глядел бы на тебя, когда возможно, да от всякой напасти оберегал…
– Совести у тебя нет! – сказала Аришка сердито. – Ратуйте, за Иванку-конопатого сватает меня! Сват выискался! Да и убирайся, коли так! Чтоб я стала провожать тебя еще…
– Отпускаешь, стало быть? – шепнул мертвяк с жаром и надеждой. – Ты разозлись на меня, радость-Аришенька, а я ужо на тебя сердиться не стану. Врать-то мне неохота – ты так разозлись…
– Злодей ты! – то ли фыркнула, то ли всхлипнула Ариша. – Вот еще, сердиться на тебя! Идти мне пора, маменька забранит…
– Попрощаемся ли? – еще тише прошептал мертвяк.
– На сей день да, – сказала Ариша твердо. – Но ты ж придешь?
Мертвяк кивнул согласно. Ариша вдруг заторопилась, побежала, стукнула калиткой, после – дверью в избу. И пес во дворе весело брехнул и умолк. Мертвяк постоял у плетня, глядя на светящееся окно и пытаясь прислушаться к тому, что творится во дворе и в избе, повернулся, чтоб идти – и увидел Николку.
Взгляд стража мертвяка так перепугал или смутил, что он дернулся назад и налетел на плетень спиной.
– Не расшибись, – сказал Николка насмешливо.
– Что мне сделается? – отвечал мертвяк, тоже с нервным смешком. – Чай, второй раз не помру от синяка-то… Удивился я. Чудно мне, что ты в Погонной-то забыл.
– Не твоего ума дело, – сказал Николка. – Брат мой тут. А ты?
– А меня живые звали сюда, – хмуро ответил мертвяк. – Нешто не знаешь?
– Девка эта, что ли? – спросил Николка. – Мне вот чудно увидать, как живая девка мертвяка на свиданки звала, чтоб убил он ее.
Мертвяк мрачно усмехнулся. Даже в сгустившейся тьме можно было разглядеть, какое у него пригожее лицо, да и тьма его красила, одно слово – снежное изваяние, чара зимняя, только глаза темные да жаркие, человечья погибель. А усмешка приоткрыла клыки, не такие, как у собаки или у волка, а будто острые льдяные осколки – Николка сразу представил, каково ими плоть терзать. Небось, как стекло, режут, подумал страж с отвращением и поднял арбалет. Мертвяк отшатнулся.
– Что ж, по-твоему, лешак, убивец я? – спросил, делая шаг назад, подняв ладонь, словно желая отгородиться от благословенного Государем острия. – С чего б мне Аришу убивать, в уме ль ты? Она мне приятельница сердечная, да не она и звала-то, а Настасья…
– Что за Настасья? – Николка тон сбавил, а стрелу не опустил, целил мертвяку под подбородок. – На что ей навьё сдалось?
– Огнем у нее изожгло нутро-то, – сказал мертвяк печально. – Кровью исходит. Бобылка Лукерья сказывала: рак. Уж год пошел, как мучается…
– А что ты за лекарь, чтоб пособить ей? – хмыкнул Николка.
– А кто ей пособит! – огрызнулся мертвяк, и в его голосе Николке послышалась неожиданная боль, ничего общего со страхом за собственную шкуру не имеющая. – Не ты ль, лешак? Вольно вашим людей, будто дичь, стрелять – да и подранков-то вы бросаете в муках кончаться! Поп у ней был – и я приду. В уста поцелую, боль утишу да отпущу душеньку-то, чтоб отдохнула… а ты меня убивцем прославил! Сам не убивец ли?
Николка опустил арбалет и задумался. Он ожидал учуять исходящую от мертвяка жестокую силу, еще более темную, чем та, что источают охотники – ледяную ненависть к людям, помноженную на навью ненависть к живому, к миру, к лесу – но складывалось совершенно другое: мертвяк смотрел спокойно и печально, и вовсе никакой ненависти Николка от него не ощутил.
Все это показалось стражу таким чудным, что он принялся разглядывать мертвяка, как неожиданное диво.
– Эй, лешак, – сказал тот тихонько. – Пора мне. Заболтался я тут с тобой, а ведь ждут меня… В землю уж не хочешь меня уложить?
– Да на что ты мне сдался? – бросил Николка, и тут вдруг появилась у него мысль, вовсе необычная и замечательная. – А может, и сдался… – протянул он раздумчиво. – Тебя Демьяном кличут?
Мертвяк улыбнулся и кивнул.
– Позову ежели – услышишь? – спросил Николка.
– Такой позовет – и на зорьке из гроба выскочишь, – отозвался мертвяк. – А на что я тебе?
– А так… Побалакать. Ты, может… для дела сгодишься.
Мертвяк развел руками.
– Это для вашего-то лесного дела? Ах ты, ж, Господи…
– Придешь на зов?
– Куда денусь-то… не было заботушки…
Николка удовлетворенно кивнул, и мертвяк с видимым облегчением скользнул в густую тень между избами, в любимую навьём тьму. Впервые за все немалое время, которое Николка пробыл стражем, он мог не только заклинать и приказывать выходцу из смертной тени, но и говорить с ним попросту. Ему вдруг показалось, что такое удивительное дело открывает кое-какие новые возможности.
Стучась в оконце Матрениной избы, Николка эти возможности уже очень хорошо представлял.
Егорка его приближение почуял и вышел. Остановился на пороге в рубахе, на которую накинул тулуп, босой, улыбнулся удивленно и выжидательно.
– Ты что ж, страж, в деревне делаешь? Чай, неуютно тебе?
Николка радостно протянул к нему руки, сжал его горячую ладонь – по-людски плотскую, но совсем свою по жару крови – сказал:
– Я тебе, Егорка, добыл подмогу. Бродит тут один, из нави – так я его вижу, чую и позвать могу. Мертвяк он, плоть у него обманная – пройдет в любую избу сквозь двери-запоры, у твоего купца кровь высосет, и вся наша беда сама собою на нет сойдет.
Егорка вздохнул.
– Просил же я тебя, Николка… просил же тех, кто под землей лежит, особо не трогать!
– Да не трогал я его! Надо мне трогать всяких… Я говорю – он сам на наш путь подвернулся. Чего беспокоишься, Егорушка – удача это! Ты сам говорил – пусть, мол, лучше один купчина издохнет, чем вся Прогонная под Охоту пойдет…
– Ох, Николка… диви с навью не по дороге…
Николка, не выпуская Егоркиной руки, заговорил проникновенно:
– Брось, Егорушка, не беда! Ты послушай: я купца-то своей стрелой не завалю – здоров больно, охотника просить – так удержит ли охотник руку-то? Ведь стрелы у них – сам знаешь, одного разят, пятерых задевают… А тут – все одно, ровно в мишень попасть, в самую центру! Неужто жалеешь гадину?
