Серый конь Фелирина застыл и тревожно зафыркал. Впереди догорало около трех десятков повозок. Между ними валялись истерзанные тела. В живых не осталось никого: ни людей, ни лошадей, ни вьючных мулов. Весь уступ скалы был завален трупами. Сквозь клочья обгоревшей одежды просвечивали кости; если где и оставалась плоть, она была разодрана до неузнаваемости. Чувствовалось, что напавшие на караван хадримы убивали не ради пропитания. Лизаэр инстинктивно зажал рукой рот, увидев труп женщины с вывалившимися внутренностями. Рядом лежал труп лошади; задняя часть туши превратилась в зловонное месиво обуглившегося мяса. Лошадиная голова, откушенная гигантскими челюстями, лежала в нескольких шагах.
Аритона обожгло воспоминаниями о сражениях под небом Дасен Элюра; он увидел поля и палубы, усеянные телами убитых. Прогнав усилием воли мысленные картины, он сосредоточился на своем нынешнем противнике. Лицо Повелителя Теней побелело: в тумане проступали очертания притаившегося хадрима. Казалось, этот черный чешуйчатый дракон прилетел сюда прямо из легенды. Грудь его покрывал толстый костяной панцирь, а размах серебристых перепончатых крыльев достигал никак не менее шестнадцати пядей[1]. Каждое крыло оканчивалось острым крючковатым шипом.
— Всем сблизиться, — приказал Асандир.
Протянув руку, он слегка похлопал по крупу и успокоил оробевшего серого коня под Фелирином. Потом стал тревожно вглядываться в небо.
— Этот хадрим не единственный. Его сородичи где-то неподалеку, — непривычно четким и серьезным голосом сообщил Дакар.
Туманную завесу над головой неожиданно прорезал пронзительный свист. Впрочем, свистом его можно было назвать лишь отчасти; в языке людей не существовало подходящего слова для этого жуткого, нечеловеческого, способного лишить рассудка звука. Ухо Аритона улавливало в нем странную гармонию, но гармония эта принадлежала совершенно иному миру. Вскоре с разных сторон раздались ответные звуки; сородичи откликались на зов хадрима. Его массивное, по-прежнему скрытое туманом тело взмыло над дорогой. Ветер, донесший его запах, поверг всех лошадей в неописуемый ужас.
— Пора, Аритон, — тихо произнес Асандир. — Когда отъедешь от нас, вынимай меч.
Едва Аритон ослабил поводья, мышастая кобыла рванулась вперед. Тогда он натянул поводья до предела, чтобы обуздать ее бешеное желание понестись навстречу верной гибели. Однако взбудораженная кобыла не желала подчиняться. Она металась из стороны в сторону. Оказавшись возле перевернутой повозки, мышастая встала на дыбы, потом сердито лягнула ее. Под ударом своенравного копыта что-то треснуло, и из недр полусгоревшей повозки повалились свертки тканей, опаленные и густо забрызганные кровью. Словно очумев от запаха гари и смерти, кобыла вновь встала на дыбы.
— Аритон! — закричал Асандир. — Вынимай меч!
Его крик потонул в невыносимом свисте хадрима, который был уже совсем близко. Эхо яростно умножало этот кошмарный звук. Какая-то его часть выходила за пределы человеческого слуха и вызывала острую боль в ушах. Мышастая кобыла выгнула спину, молотя воздух передними ногами. Страх заставил ее совсем по-собачьи поджать уши и хвост. Аритон гладил ее по шее, уговаривая встать на четыре ноги.
Видя, как всадник, позабыв обо всем, пытается совладать с лошадью, хадрим камнем бросился вниз.
Дракон опускался, сложив крылья, — черная громада, рожденная убивать и способная убивать каждой своей частью: от острых как кинжал зубов до гигантских когтей и усеянного шипами хвоста. Хадрим летел подобно копью, несущему смерть. Сквозь лошадиную гриву Аритон смотрел на это чудовище с красными глазами и раздвоенным хвостом. Ему казалось, что оно явилось сюда прямо из недр Ситэра.
— Меч! — снова крикнул Асандир.
Он поднял руки. Блеснула фиолетовая вспышка.
Почуяв магию, хадрим расправил широкие, словно паруса, крылья и опустился на груду камней. Прежде чем Асандир сумел нанести ему удар сверху, чудовище отвело назад черную чешуйчатую шею, изогнув ее, как изгибается ядовитая змея, готовясь прыгнуть. Немигающие красные глаза скользнули по человеку и лошади, которые теперь стояли порознь. Челюсти хадрима разжались, исторгнув столб огня.
Огненный вихрь полностью окутал мышастую кобылу. Сам Аритон превратился в силуэт, потом в тень, исчезнувшую в водовороте пламени.
Хадрим резко сомкнул челюсти. Горячий, тяжелый воздух растворился в клубах черного дыма, поднятого крыльями чудовища, ибо после первого огненного выплеска дракон перебрался на более высокий уступ.
Аритон сидел на своей дрожащей кобыле, которой опалило гриву, и бранился от досады. Огонь не причинил ему ни малейшего вреда, хотя вокруг него все было сожжено дотла.
Фелирин вскрикнул и замысловато выругался.
Хадрим взмыл в воздух, опять огласил горы злобным свистом и приготовился напасть еще раз. Аритон переложил поводья в левую руку, а правой взялся за рукоять меча.
С холодным мелодичным звоном дымчатое лезвие само выдвинулось из ножен. Едва показался его острый конец, Аритона обуяло какое-то странное ощущение. Оно было сродни редкой по гармоничности мелодии, наполнившей пространство. Уши Повелителя Теней улавливали оттенки высочайшей чистоты. Меч в его руках ожил. По серебристой вязи древних письмен заструился свет. Ослепительно яркий, он поднялся до высот сотворения мира.
Хадрим взвыл от боли. Подобно игрушечному воздушному змею, оказавшемуся во власти урагана, он стал метаться по сторонам и под отчаянное хлопанье крыльев рухнул на склон горы. Раздвоенный хвост вздымал камни; они летели вниз вместе с убогой горной растительностью и потоками щебня. Постепенно удары делались все слабее, пока наконец хадрим не превратился в неподвижную черную груду, навсегда застыв на обагренном кровью снегу.
На миг серебристая вязь древних заклинаний ярко вспыхнула, потом начала тускнеть и вовсе погасла. Повелитель Теней глядел на дымчатую сталь лезвия, но теперь письмена больше не казались ему знакомыми. Из глаз Аритона катились слезы, но он их даже не замечал.
Вся мудрость магов Раувена не могла раскрыть секрет этого меча. Аритон отдавал должное внутренней силе Асандира, но в сравнении с силами, заложенными в узкую полосу дымчатой стали, они казались просто смехотворными. Рукотворная магия не была для Аритона чем-то диковинным. Однако ему еще не доводилось прикасаться к силе, заставившей его ощутить собственную опустошенность, внезапно счесть окружающий мир более грубым и уродливым, а главное — лишенным чего-то безмерно важного, но неподвластного человеческому разуму. Аритон впился глазами в лезвие меча. Он чувствовал себя разорванным на куски и никак не мог понять, из-за чего возникло такое чувство.
