— Река Смородина — это тебе не озеро Водяного и даже не болото в Запретном лесу! Там из первой струйки огонь сечет, из другой — искры сыплются, из третьей струйки — дым столбом валит, — назидательно добавил дядька Кочемас, и Михаил почувствовал себя былинным Добрыней, выслушивающим наставления от строгой любящей матушки, что, впрочем, почти соответствовало ситуации.
Конечно, про огненную реку Смородину, отделяющую вход в Навь, Михаил слышал еще в далеком детстве от деда Овтая. И он еще не забыл, что из себя представляет этот раскаленный огненный поток, напоминающий вырвавшуюся на поверхность магму, но только никогда не остывающую. Какая еще граница, кроме подземного огня, могла удержать рвущуюся на свободу смерть? Не ту, которая по законам природы завершает жизнь, превращая материальное в духовное. Но бесповоротную и окончательную, при которой истлевает не только тело, но и отравленная злом изломанная душа превращается во что-то более страшное, нежели ткань, изъеденная раковой опухолью.
И то порождения Нави постоянно лезли через Калинов мост, где их с оружием в руках встречали могучие богатыри из Чертогов Предков. А таких супостатов, как Бессмертный и Скипер, не удерживала даже лава. Впрочем, эти двое сами прокладывали пути и создавали червоточины.
Похожими способностями обладал и доставшийся Михаилу дух-помощник.
«Да ты не переживай, — еще по дороге до Красной слободы ободрил его эхеле. — Царицы правильно сказали, для знающего шамана Смородина-река не преграда. Ты, надеюсь, слышал, что про меня, то есть про зверя Индрика, в вашей «Голубиной книге» говорится? Так это чистая правда».
Натренированная в университетские годы память услужливо преподнесла Михаилу строки апокрифического духовного стиха. Все-таки на лекциях по древнерусской литературе и устному народному творчеству он не спал и не перебрасывался записочками, поскольку популярного сейчас «Я ищу тебя» тогда еще не существовало, да и пейджеры не вошли в широкое употребление.
По мнению авторов текста, донесенного до потомков каликами перехожими и сказителями, эхеле, которого в апокрифе назвали Индриком, мог ходить по подземельям, «аки ясное солнце по поднебесью, он проходит все горы белокаменные, прочищает все ручьи и проточины, пропущает реки, кладязи студёные». И Михаил во время своего первого шаманского путешествия к владениям Водяного сумел убедиться в способностях духа-помощника.
— Так это он у тебя не мамонт, а проходческий щит, — с уважением глянув в окошко на мирно пережевывающего вместе с лошадьми сено эхеле, покачал головой дядька Кочемас.
В тридцатые годы он по партийной линии работал в московском Метрострое и участвовал в прокладке первой ветки от Сокольников до Парка Культуры.
— Ну, допустим, на тот берег ты попадешь. И в Темном лесу, который совсем не то, что Запретный, где тебе тоже пришлось непросто, тебя порождения Нави не сожрут, — раскалывая щипцами головку сахара, сурово глянул на правнука дед Сурай. — Но дальше дороги нет. Вернее, она никому не ведома.
— И царицы тебе ничего толком не объяснили, — прихлебывая из стакана с серебряным подстаканником обжигающий крепкий чай, добавил дядька Кочемас. — Только стекляшку какую-то сунули.
— Положим, отчасти при помощи фульгурита я выползня сумел пленить, а в тайге он мне жизнь спас, — возразил Михаил, вспоминая, как громовая стрела в руках Андрея Мудрицкого превратилась в сокрушительное копье против нави. — Да и обсидиан вовсе не стекляшка, — добавил он, накладывая в розетку из вазочки знаменитое бабы Верино сливовое варенье, рецепт которого вместе со старинным медным тазом бережно хранила мама, передав теперь и невестке.
Вкус детства успокаивал, вселяя оптимизм, к которому располагала и окружающая обстановка. Интересно, куда мама дела за ненадобностью сахарные щипцы и вышедшие из моды подстаканники, которых теперь даже не во всех поездах увидишь. Хоть Леве показать. Впрочем, мысли от вкусного ужина и общения с родными снова возвращались к загадке цариц, решить которую не могли даже духи.
«Это как-то связано с верхом и низом, — не без труда припоминал эхеле. — В Нави все понятия меняются местами».
— И все-таки зря ты, внучек, во все это ввязался, — доставая после ужина кисет с табаком, вздохнул дед Сурай. — В чем-то царицы правы: какое тебе дело до семейных дрязг между русалкой и ящером?
— Лана не просто русалка, а хранительница тайги, которую Бессмертный всеми ему доступными способами уничтожает, — уточнил Михаил. — А я не хочу, чтобы мой сын рос на мусорной свалке.
Ночью после такого разговора он увидел во сне не свою семью, а Лану, которая гуляла по осеннему лесу с Василисой.
Одетая в пеструю курточку, вязаную шапочку и резиновые сапожки, девочка потихоньку вживалась в роль Хранительницы. Как и Лева, в общении с духами она не испытывала трудностей и, обладая природной магией, не нуждалась в помощи свирели или бубна. Лесные звери и птицы безбоязненно к ней приближались, чувствуя, как от маленьких рук исходит заживляющее раны и исцеляющее болезни живительное тепло. А облака по ее воле изливались дождями, напитывая влагой готовящиеся к зиме корни деревьев, вновь наполняя обмелевшие за лето реки и болота.
Пока Андрей помогал орнитологам с кольцеванием перелетных птиц, Лана показывала дочери потаенные тропы, объясняла, как на Семик позвать живущих на озере у деда сестер, чтобы они помогли оросить поля. Василиса чинно кивала и напускала на себя важный вид, теребя толстую косу, схожую цветом с кронами обрамляющих болото осин и листвой калины у домика Кузьмича. За прошедшие годы куст разросся, и теперь лесные птицы прилетали клевать ягоды, хотя те на вид полыхали огнем, точно настил моста через реку Смородину.
В следующий момент Михаила даже во сне ослепило взметнувшееся над тайгой зарево пожара, похожее на то, которое ему довелось пережить во время первой встречи с Бессмертным, только еще более неотвратимое и разрушительное.
Поднявшееся из подземных глубин или вызванное людским бездумным равнодушием беспощадное пламя, получив подпитку от крепнущего с каждым часом сухого, ураганного ветра, подобно туберкулезу поражало зеленые легкие планеты, уничтожая целые гектары. Оно совсем не походило ни на листопад, ни на гроздья рябины, которые любили сравнивать с пылающими искрами. И казалось почти нереальным, поскольку не укладывалось в привычные представления о прирученном согревающем огне.
Животные, пытаясь спастись из огненной ловушки, покидали свои норы, вынося детенышей, забыв панический ужас, прыгали через огонь, но снова попадали в капкан и, обессилев, задыхались от дыма. Птицы с опаленными крыльями, взмывали в небо, кружили над пепелищами своих гнезд, оплакивая погибших птенцов, но их отчаянные крики тонули в реве пламени.
Пожарные обреченно надевали ранцы или заправляли баки машин и шли в огонь, понимая, что даже с помощью авиации его не потушить. Духи пытались защитить владения от огня, ставили преграды, но пламя их с легкостью преодолевало.
Абсолютно все с тоской глядели в сторону горизонта. Хотя разъедающий глаза дым густотой мог поспорить с любым осенним туманом, закрывая обзор на расстоянии нескольких метров, в затянутом грязно-серым маревом небе не наблюдалось даже перистых облаков. Духи обращались к Водяному, звали обеих хранительниц. Тем более что в этой части сна Василиса стала уже взрослой красивой девушкой. Но старый хозяин вод лишь с тоской наблюдал, как в отравленных пересохших водоемах гибнут рыба и земноводные. А что же до хранительниц, то бедная Василиса, опутанная впивающейся в тело капроновой леской, то ли заживо горела на костре, то ли томилась в мрачном подземелье. А следов Ланы не осталось ни в одном из миров.
Михаил проснулся в холодном поту, пытаясь понять, был ли сон пророчеством или только предостережением. Солнце уже поднялось над горизонтом, и его лучи, проникая в комнату сквозь вышитые занавески, окрашивали древесину стен в теплые оттенки меда и янтаря. Духи торопили в дорогу. Михаил умылся, плотно позавтракал, надел поверх повседневной одежды шаманский плащ, а потом долго и безуспешно отбивался от наседавших на него Веры, Аглаи и Настасьи. Прабабушка и тетушки пытались запихать в его рюкзак такое количество продуктов, что их хватило бы обновить стратегический запас небольшой страны.
