слово, — грязи.
Фрез печально улыбнулась, как будто давно смирилась с судьбой, и больше не ждала от жизни ничего хорошего.
— Может быть, ты права, и мне давно следовало уйти. Мэлис часто говорит, что я слишком мягкая для Лэисласса. Но для меня уже поздно.
Элен непонимающе уставилась на женщину. Фрез впервые показалась ей гораздо старше, чем было на самом деле. Мелкие морщинки в уголках глаз и губ, тонкая паутинка шрамов на щеках, и желтоватая кожа. Только карие глаза ещё искрились, но и этот внутренний огонь обещал вскоре погаснуть.
— Я нашла здесь людей, которые в меня верят, и в которых верю я. Обрела семью. Я не могу убежать, поджав хвост, и оставить их здесь, — Фрез встала и со стоном потянулась. — Поэтому, если этот город пойдёт ко дну, я пойду вместе с ним. Но сначала, конечно, попытаюсь его спасти!
Фрез захихикала, словно маленькая девочка, и направилась обратно в дом.
— Посмотрю, не довёл ли Мэлис до слёз мою кухарку. Мы позовём, как всё будет готово.
— Спасибо.
Дверь захлопнулась, и Элен снова осталась одна.
Небо постепенно окрашивалось в розовый, словно краску размазали шпателем по холсту. Солнце пряталось за крышами двухэтажных особняков, похожих друг на друга, словно горошины из одного стручка. Ветер, по осеннему колючий, задувал в уши и заставлял морщиться и вжимать голову в плечи, пряча раскрасневшиеся щеки.
Элен щурилась и подставляла лучам своё бледное лицо, кутаясь в домашний халат. Фрез уже послала слугу, — мальчишку-подростка, — в лавку портного, чтобы найти там что-то подходящее девушке по размеру. А пока ей выделили халат и единственную чистую майку в гардеробе Фрез, которая сидела на Элен, как очень короткое платье, едва достающее до колен.
Крупная птица с коричневым оперением шумно приземлилась на водосток. В широких крыльях виднелись вкрапления белого и чёрного, у из холки торчали три длинных красных пера. Удивительная птица переступила с лапки на лапку, запрокинула голову и мелодично запела, встречая рассвет. Вскоре, издалека послышался ответ, и ещё один, пока город не погрузился в утреннюю симфонию.
— Этот город почернел настолько, что даже птицы боятся петь.
На крыльце возник Мэлис. Между губами он держал сигару, и пытался выбить искры из кремниевой зажигалки в виде латунного ключа.
— Вы их не слышите? — Элен посмотрела на птицу.
Мэлис раскурил сигару и безразлично пожал плечами.
— То, что их слышишь ты, лишь доказывает, что вы не отсюда.
Голос Мэлиса звучал ровно, но Элен ощутила скрытую угрозу и напряглась. Мужчина усмехнулся и выпустил струйку серого дыма изо рта.
— Я не знаю, откуда вы пришли и зачем, но если можете уйти — уходите без оглядки. Мой вам совет.
— Но почему? Я имею ввиду, почему все эти люди не уходят? Почему остаются? Ведь снаружи…
— Ничего нет, — перебил Мэлис и закашлялся, подавившись дымом. Доктор со злостью бросил сигару на землю и растоптал подошвой ботинка, гася крохотные угольки. — Нет ничего за этими стенами, мелочь. Выхода нет.
Элен замотала головой и с жаром воскликнула:
— Но это невозможно! Даже если в стенах нет выхода, можно же через них перелезть. Можно его сделать, в конце концов!
— И что потом?
Элен так и замерла с раскрытым ртом. Мэлис смотрел на неё со смесью усталости и смирения. Доктор присел на корточки и подобрал небольшой камень и взвесил его в руке. Движение, и камень со звоном отскочил от каменной ограды сада на другой стороне.
— Мало кто действительно хочет жить здесь. Кто в здравом уме будет этим доволен? Но миру плевать. Он просто решил, что мы ему не нужны. Человечество больше не нужно. Болезни, голод, смерть — нас загоняли, как скот, пока не остался лишь этот город, “оплот человечества”. Ха!
Мэлис метнул следующий камень и продолжил:
— Это даже не секрет. Ушло то время, когда история была тайной. Верхушка больше не выдумывает оправдания, а просто надеется, что конец придёт не в их смену.
— И не нашлось никого, кто хотел бы что-то изменить?
— Почему же? Нашлись, — Мэлис сплюнул. — Кого-то казнили в назидание. Кто-то предпочёл выйти за стены. По правде, многие в клоаке живут мечтой, что снаружи всё не так плохо. Их никто не держит, они уходят по своей воле. Никто пока не возвращался. И пусть не возвращаются и дальше. Если и есть там где-то место для людей, то пусть лучше оно достанется достойным.
— А Фрез? Она не достойна?
Мелис посмотрел на Элен волком, но вскоре отвернулся, и бросил ещё один камень. Тот пролетел над забором и чуть не разбил окно соседнего дома.
— Этот мир не достоин Фрезер. Никто из нас не заслуживает даже волоска на её голове. И это не пустые слова, мелочь. Ты поймешь меня, если однажды встретишь того, кто сделает для тебя столько же, сколько она для нас.
Поднявшись, Мэлис подбросил последний камень в руке, выбирая цель, примеряясь.
— Люди постоянно приносят в жертву свою свободу ради того, что им дорого. Так уж мы устроены. Гадство! — Камень отскочил от ограды и упал рядом с небольшой каменной чашей, спрятавшейся в высокой жухлой траве. — Я в дом. Ты тоже давай, нечего сидеть на холоде.
— Угу.
— Не “угукай”, а встала и пошла! Есть будем.
— Угу.
Мэлис махнул рукой и захлопнул за собой дверь.
Элен посмотрела на замолчавшую птицу. Та вспорхнула с места и спланировала вниз, рядом с пустой чашей, вокруг которой валялись камушки. Птица поклевала их, поворачивая голову и так, и этак, пока не выбрала самый гладкий и плоский из камней. Подхватив находку клювом, птица шумной взлетела, оставив после себя невзрачное перо.
***
Гордитта расслабленно полулежала на софе, попивая полусладкое вино. Кладовая её дома была уже не столь богата, как прежде, и женщина позволяла себе лишь бокал в день. Ей хотелось растянуть удовольствие на подольше. В детстве Гордитта представляла себе иную жизнь — более роскошную, и в тоже время беззаботную. Но теперь она знала слишком много, чтобы спать спокойно по ночам.
— Ты упустила гримуар!
Гордитта поморщилась и сделала небольшой глоток.
Напротив хозяйки дома стоял сморщенный седой старик в неприглядном замшевом костюме в коричневую полоску. Его лысую макушку прикрывала шляпа-котелок с лентой канареечного цвета. Форгюль презрительно фыркал, щуря подслеповатые от старости глаза.
— Эти сумасшедшие еретики опять оставили нас в дураках, и всё из-за тебя! — Форгюль снял свои пенсне, протёр линзы шелковым платком и вернул на место. — Как ты это объяснишь?
— Имеешь ввиду, как тебе теперь докладывать об этом Дорелю? Уж прости, но
