— Ну вот, что-то мы раздобыли. Это оно?
— Откуда я знаю? Надо бы попробовать.
Темноволосый сунул флакон мне под нос:
— Так пробуй!
Я отшатнулся.
— Вот ещё! Тут не всё так просто... Ни ты, ни я не должны брать это в рот. Нужен кто-то посторонний.
Парень задумался, пряча флейту в чехол.
— Кто ж станет пить незнамо что?
— Никто, находящийся в здравом уме, не станет. Значит...
Мы переглянулись, одновременно придя к одному и тому же выводу, и хором спросили друг у друга:
— Где здесь ближайший трактир?
Ночь требуется проводить в постели, дабы тело успело отдохнуть от дневных забот, а разум, лишённый необходимости тратиться на телесные нужды, обдумал всё, что случилось в светлое время суток, и пришёл к каким-либо выводам, не обязательно верным и уж совсем не обязательно окончательным, но таким, что позволяют устроить заслуженную передышку. Если же и днём не приседаешь, и ночью не спишь, к следующему утру становишься похож на старую развалину, желающую лишь одного. Покоя.
Хождения от дома Магайона к питейному заведению, от питейного заведения в Опору и из Опоры в «Три пчелы» заняли большую часть ночи, зато меня клятвенно заверили, что ближайшие дни могу полностью посвятить отдыху в ожидании, пока все запасы приворотного зелья будут изъяты из герцогского употребления, а сам герцог путём нехитрых лекарских процедур освобождён от чужого влияния. Кто должен был отдать приказ об обыске и прочих действиях, мне не сказали, но догадываюсь, что эту честь оставили на откуп милорду Ректору, а потому спешно отправили к нему гонца с соответствующим донесением.
Отправиться туда, вернуться обратно... Положим, Ксо может добраться до столицы мгновенно, но насколько быстро ему доставят депешу? Хотя есть ли смысл волноваться? Когда враг известен, пропадает эффект внезапности, врасплох Опора при любом стечении обстоятельств застигнута не будет, стало быть, можно с чистой совестью нежиться в постели. И наивно верить, что у других людей совесть тоже имеется, пока снизу не донесётся гул знакомого голоса.
По лестнице он поднимался бесшумно, но в дверь всё-таки постучал. Странная церемонность, нехарактерная для Борга в обычное время, не показалась мне поводом, достаточным для серьёзных опасений, а потому я беспечно буркнул:
— Чего тебе?
— Спишь? — спросили из-за двери.
— А ты как думаешь?
Я поднял голову и посмотрел в окно. За окном небо начинало стыдливо розоветь, наверное, смущённое тем, что не оставило мне времени на отдых.
— Мне позже зайти?
Пресветлая Владычица! Ну что ему понадобилось от меня спозаранку? С другой стороны, если отложить разговор на потом, времени для сна точно не останется, а так можно успеть соснуть пару часиков днём.
— Нет уж, раз пришёл, заходи.
Я перевернулся на спину, крепко зажмурился, подержал веки закрытыми ровно три вдоха, потом открыл глаза.
Рыжий великан снова выглядел по-другому. Если полгода назад в его чертах преобладали неколебимость и суровая уверенность, два дня назад — искренняя тревога, то теперь передо мной предстал человек, у которого выбили из-под ног опору. Или даже Опору, с большой буквы. Карие глаза смотрели на меня со страдальческим непониманием, как будто мир, знакомый Боргу с детства и прекрасно изученный за время достаточно долгой уже жизни, вдруг повернулся ранее не виденным боком, вызывая замешательство на грани отчаяния. Я испытывал примерно похожие чувства в Элл-Тэйне, когда понял, что ничего не понимаю в происходящем. Но вряд ли у меня и моего старого знакомца были одни и те же причины схватиться за голову.
— Доброе утро.
— Извини, мне не стоило приходить.
Он выдвинул табурет и взгромоздился на него основательнее, чем садятся в седло, стало быть, намечающийся разговор должен был стать долгим и мучительным. Только треволнений ранним утром мне и не хватало! Спасибо, дружище.
— Но ты пришёл. А раз пришёл, может, расскажешь, с какими вестями?
Борг шумно выдохнул, и воздух комнаты наполнился приторным ароматом, хранящим след недавно выпитого вина. Говорят, человек пьёт только в двух случаях — на радостях и с горя, а на счастливца рыжий совсем не походил.
— У тебя что-то стряслось?
— Скажи, ты умеешь понимать людей?
Вот так вопрос. На него трудно отвечать в любом положении, но оставаться лежать как-то совсем уж неловко, так что придётся сесть.
— Скорее я умею делать над собой усилие, чтобы попытаться понять.
И ещё какое усилие! Безжалостно вгоняю сознание в чужие рамки, мну, чтобы придать ему несвойственные ранее формы, калечу, чтобы хоть несколько минут ощущать, чем живёт и дышит тот, кто находится передо мной. Зачем я это делаю? Сила привычки, наверное, потому что никакого разумного основания для подобного издевательства над собой в голову не приходит.
— А ты мог бы понять... меня?
Не с утра пораньше, уж точно. Впрочем, Борг-то, похоже, не ложился, и вполне возможно, в его мире всё ещё продолжается вчерашний день.
— Вообще-то тебе самому это делать намного сподручнее.
Рыжий отвернулся, упираясь взглядом в дверь.
— Я пробовал.
— И каковы результаты?
Разумеется, ответа не последовало, а значит, дело обстоит серьёзнее, чем могло бы показаться. Когда взрослый мужчина начинает капризничать, как ребёнок, он и правда находится в крайней степени отчаяния.
— Что именно ты хочешь понять в себе?
— Почему я изменился.
Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. На такие нелепые вопросы никогда не удаётся подобрать безболезненный ответ. Можно только попытаться уточнить:
— Что именно в тебе изменилось?
Борг повернулся к столу спиной и опёрся о его край локтями, оказавшись вполоборота ко мне.
— Я вдруг понял, что мне нравится то, что раньше никогда не нравилось.
— Это плохо? По-моему, хуже было бы, если бы произошло ровно наоборот. А то, что тебе нравилось, теперь вызывает отвращение?
Он честно задумался.
— Вроде нет.
— Тогда могу только поздравить: ты расширил пределы своего мира!
— Но как мне теперь узнать, каковы его пределы?
— Зачем это тебе?
— Любой мир нуждается в защите, а как я смогу защищать его границы, если не знаю, где они проходят?
Вот так, прямолинейно до глупости, но необъяснимо притягательно. Так, что не хочешь вдумываться в смысл сказанных слов, а спешишь всем сердцем поверить...
А ведь я завидую тебе, дружище. У моего мира никогда не было границ. Ни одной. Я могу вернуться назад, в дом, где появился на свет, и воспоминания прошлого полностью совпадут с ощущениями настоящего. Я могу двинуться вперёд, неважно, в какую сторону, и даже в самом дальнем уголке земель не почувствую новизны, ни на минуту. Раньше всё было немного иначе, раньше мне верилось в чудеса, таинственные, неизведанные, прячущиеся за каждым поворотом пути. А что теперь? Теперь я знаю, что мир — это плоть драконов, а если знаком с одним из моих родственников, можно считать, что знаком со всеми. Что же касается тех, кто ходит по Гобелену... Они всего лишь живые существа, а значит, подчиняются одним и тем же законам: воюют, влюбляются, растят детей, рождаются, умирают. Да, иногда они поступают удивительнейшим образом, но не перестают быть теми, кем являются, и даже на краю мира человек останется человеком, эльф эльфом, гном гномом. Наверное, так и должно быть. Один я не знаю, кем был и кем буду на следующий день.
