— Братья до смерти! — крикнул он.
Мечи свистнули в воздухе, и воины взревели в один голос:
— Братья до смерти!
Слепой священник сидел в своем жилище, слушая крики воинов. Мужские мечты, думал он, всегда связаны с войной. Битва и смерть, слава и боль — молодые жаждут их, старики говорят о них с любовью. Великая печаль овладела священником, и он принялся собирать свои бумаги.
Когда-то и он был воином, скакал по степи и помнил пьянящий восторг боя. Часть его души желала остаться с этими молодыми мужчинами и сразиться с врагом. Но это была ничтожно малая часть.
Он знал, что на свете есть только один враг — и это ненависть. Все зло проистекает от этого свирепого, бессмертного чувства, гнездящегося в сердцах каждого нового поколения. Когда Ошикай пришел сюда со своим войском сотни лет назад, на тучных южных землях обитал мирный народ. После смерти Ошикая надиры подчинили этих людей себе, разорили их селения, забрали их женщин, посеяв семена ненависти. Семена взошли, и южане, объединившись, нанесли ответный удар. Надиры же как раз в то время раскололись на множество племен. Южане стали зваться готирами, и, памятуя о прошлых обидах, сохранили ненависть к надирам, не давая им покоя своими разорительными набегами.
Будет ли этому конец?
Священник сложил свои рукописи, перья и чернила в полотняный заплечный мешок. То, что не поместилось, он убрал в ящик и спрятал под половицами. Потом взвалил мешок на спину и вышел на солнечный свет, которого не видел.
Воины уже разъехались по своим станам, и он услышал приближающиеся шаги.
— Ты уходишь? — спросил Талисман.
— Ухожу. В нескольких милях к югу отсюда есть пещера. Я часто хожу туда, чтобы поразмыслить наедине.
— Тебе ведомо будущее, старик. Побьем мы их или нет?
— Есть враги, которых победить нельзя, — сказал священник и зашагал прочь.
Талисман посмотрел ему вслед. Зусаи подошла и перевязала полотном пораненную руку своего покровителя.
— Вы хорошо говорили, — восхищенно сказала она. Талисман погладил ее темные волосы.
— Ты должна уйти отсюда.
— Нет. Я останусь.
Талисман смотрел на ее красоту, на простое белое платье, блестящее на солнце, на длинные черные волосы.
— Хотел бы я назвать тебя своей.
— Я ваша — отныне и навеки.
— Нет. Ты предназначена Собирателю. Человеку с лиловыми глазами.
— Так говорит Носта-хан, — пожала она плечами. — Но вы сегодня собрали вместе пять племен, и мне этого достаточно. Я остаюсь. — Она взяла его руку и поцеловала ладонь.
Квинг-чин подошел к ним.
— Ты хотел меня видеть, Талисман?
Зусаи отпрянула, но Талисман, в свой черед, взял ее руку и поднес к губам, а после отошел, поманив Квинг-чина за собой.
— Мы должны задержать их, — сказал он, усаживаясь за стол.
— Каким образом?
— Если они в двух днях пути отсюда, то должны еще раз остановиться на ночлег. Возьми десяток людей и последи за ними. Когда они разобьют лагерь, постарайся распугать побольше их лошадей.
— С десятью-то людьми?
— Если взять больше, они только помешают. Следуй примеру Адриуса — помнишь наши занятия с Фанлоном?
— Помню, — с кривой улыбкой ответил Квинг-чин. — Но я и тогда в это не верил.
— Поверь и постарайся осуществить, дружище, нам надо выиграть время.
— Слушаюсь, мой генерал, — встав, ответил по-готарски Квинг-чин и отдал честь на уланский манер.
Талисман усмехнулся.
— И не вздумай умирать — ты мне нужен.
— Я сохраню в сердце твои слова.
Вслед за ним Талисман призвал Барцая. Тот сел и налил себе воды.
— Расскажи мне обо всех источниках в сутках пути отсюда, — попросил Талисман.
— Их три. Два из них — маленькие родники, и только один способен напоить целое войско.
— Это хорошо. Расскажи мне о нем.
— Он находится в двенадцати милях к востоку, высоко в горах. Это холодный, глубокий водоем, не иссякающий даже в самую большую сушь.
— Легко ли до него добраться?
— Как я сказал, он лежит высоко в горах. К нему ведет только одна тропа, извилистая и узкая.
— Смогут ли повозки проехать по ней?
— Да, если расчистить ее от больших валунов.
— Как бы ты стал оборонять ее?
— Зачем ее оборонять? Враг идет сюда, а не туда!
— Врагу понадобится вода, Барцай, и он не должен ее получить.
Барцай усмехнулся, показав сломанные зубы.
— Твоя правда, Талисман. С полусотней людей я смогу удержать эту тропу против любого войска.
— Полусотни я не могу тебе дать. Выбери двадцать — лучших, которые у тебя есть.
— Я сам поведу их.
— Нет — ты будешь нужен здесь. Когда готиры подойдут ближе, к нам прибудут новые воины Острого Рога, и они захотят, чтобы их возглавил ты.
— Ты прав. Ночью к нам явились семеро человек, и я разослал гонцов, чтобы привести как можно больше. — Барцай вздохнул. — Скоро пятьдесят лет, как я живу на свете, Талисман, и всю жизнь мечтаю сразиться с готирами. Но не так, как теперь — когда нас только горстка в полуразрушенных стенах.
— Это только начало, Барцай, — поверь моему слову.
Кзун взвалил наверх еще один камень и отошел, вытирая грязной рукой пот со лба. Он и его люди уже три часа таскали камни от разрушенной башни и громоздили их у трещины в западной стене. Талисман велел им построить там помост двадцать футов длиной, десять шириной и пять высотой. Работа была изнурительная, и некоторые воины жаловались, но Кзун велел им замолчать, сказав, что не потерпит нытья в присутствии других племен.
Он посмотрел на Талисмана, который беседовал с длиннолицым Небесным Всадником Лин-цзе. Пот ел Кзуну глаза. Он ненавидел эту работу — она напоминала ему о двух годах, проведенных в готирских золотых рудниках на севере. Он содрогался, вспоминая тот день, когда его, закованного в кандалы, приволокли к устью шахты и велели спускаться вниз. Цепей с него не сняли, и Кзун дважды оступался, повисая над темной пустотой. Наконец он слез вниз, где его ждали два стражника с факелами. Один двинул Кзуна кулаком по лицу, отбросив его к стене. «Это чтобы ты помнил, навозная обезьяна: делай все, что тебе говорят, — и быстро!» Пятнадцатилетний Кзун поднялся на ноги, глядя на уродливую, бородатую рожу стражника. Он видел, что сейчас последует второй удар, но не мог увернуться. Кулак разбил ему губы и нос. «А это — чтобы ты не смел смотреть нам в глаза. Теперь вставай и пошли».
И потянулись дни во мраке, с незаживающими язвами от цепей на лодыжках, нарывами на шее и спине и ожогами кнута, когда усталое тело отказывалось двигаться так быстро, как того требовали стражники. Вокруг умирали люди, сломленные духом задолго до того, как их тело уступило тьме. Но Кзун не сломился. Каждый день он долбил стены шахты железной киркой или коротким кайлом, наполняя породой корзины и таская их к тележкам, запряженным слепыми лошадьми. А когда им приказывали спать — кто же знал, день теперь или ночь? — он вытягивался на каменном полу растущего в глубину туннеля.
