Пользуясь вполне понятными последствиями вашего ультиматума, мы занялись распространением нового социального учения на базе идеи Ларсена о природе мыслящих существ. Это оказалось довольно увлекательным занятием. Кое-что из наших материалов ты найдешь в приложении.
Еще одно приложение — для Бони. Это отчет о наших любительских исследованиях, которые она называет "диснейлендом".
Мы вас любим. До встречи. Дин."
* * *
Как-то раз Бони связалась с Дином Снорри-3 по интеркому.
— Приходи в гости, — предложила она.
— На чашку кофе? — осведомился он.
— В том числе.
— Когда и куда?
— Сейчас в Персеполис. Зал ста колонн. Это второй поворот направо если смотреть со стороны лестницы.
— Окей, — сказал Дин и шагнул из Большого каньона к подножью горы Кухе-Рахмат. Через несколько минут он вошел в фантастический лес, освещенный мерцающим багровым светом непонятных источников, кажущихся на таком расстоянии горящими искрами. Вместо деревьев здесь росли зеркально-гладкие каменные колонны, верхняя часть которых терялась во тьме, царящей в верхней части зала.
А потом послышалась музыка. Она началась с едва ощутимой вибрации на частотах, на столько низких, что они еще не были звуком. Вибрация постепенно усиливалась, одновременно превращаясь в глухой вулканический гул.
Дин двигался вглубь зала, а лавина звуков между тем нарастала. В ней слышался низкий звон басовых струн, на который накладывался чудовищно-тяжелый ритм океанского прибоя. В этом ритме начали раскачиваться дающие свет красные искры. Они то приближались так, что Дин ощущал их жар, то убегали в невообразимую даль, погружая зал во тьму.
В какой-то момент возникло ощущение, что само пространство угрожающе пульсирует, готовое сжаться в одну точку. Еще минута — и именно в этой точке возник тонкий комариный писк где-то на верхнем пределе слышимости. Этот новый звук постепенно увеличивал интенсивность, превращаясь в оглушительный свист на высоких нотах, и одновременно становился видимым его источник.
Это была ослепительно-яркая звезда, которая разбухала, быстро тускнея, трансформировалась в мягко светящуюся голубую сферу, растущую с все большей скоростью. В какой-то момент граница сферы прошла сквозь Дина и он успел увидеть бешено пляшущие на ее поверхности красные искры и ощутить короткий укол глубокого холода.
Потом сфера заняла все видимое пространство и распалась на мелкие голубые звездочки. Теперь зал был не каменным, а хрустальным и прозрачные колонны купались в голубоватом мерцании, а их верхушки терялись в синеватой дымке.
Когда со всех сторон послышался едва ощутимый тонкий писк, Дин понял, что цикл завершится обратной сменой голубого света на красный, высоких частот на низкие, а хрустальной конструкции на каменную.
Последним аккордом оказалось сопровождаемое тяжелым грохотом стремительное движение разбухающей пурпурной сферы, по поверхности которой скользили голубые искры, и короткий всплеск жара.
А затем окружающий мир резко изменился. Вся верхняя часть зала оказалась срезана будто бы косым ударом титанического ножа. Теперь Дин стоял среди высоких каменных колонн, казалось подпиравших наклонившийся к горизонту лазурный небосвод, посреди которого сияло ласковое весеннее солнце.
В середине каменного леса образовалось пустое пространство, где рядом с идеально круглым бассейном в своей любимой позе — сидя по-турецки и подперев левой ладошкой подбородок — пребывала Бони.
Дин устроился рядом с ней и закурил сигару. Так они сидели молча достаточно долго.
Она кормила рисовыми зернышками лениво плавающих в бассейне ярких золотых рыбок. Он курил и наблюдал за ней.
Потом Бони спросила:
— Тебе понравилась композиция?
— Она изумительна. Кстати, как она называется?
— Я хочу чтобы имя ей дал ты.
— Тогда я назову ее "танец звезд", — сказал Дин.
— Помнишь, как я узнала, что такое "подарок"? — спросила она, — это когда тебе уступают право дать имя чему-то, чего раньше не было.
Ты принял мой подарок. Я рада.
— Чудесный подарок, — подтвердил Дин и осторожно, как будто опасаясь встретить ладонью пустоту, обнял ее за плечи. Но пустоты там, разумеется, не было, а была теплая и шелковистая кожа.
Бони протянула руку и неуверенным движением провела ладошкой по его щеке.
— Я люблю тебя, Динвалд Снорри, — сказала она, — я люблю тебя, чем бы ты не был, и чем бы не была я. Наверное, это довольно странно, но я предполагаю, что не имеет существенного значения, чем или кем мы являемся на самом деле. Я знаю, ты можешь превратиться во что угодно и даже вообще ни во что, но ты не можешь перестать быть самим собой.
Значит, ты все равно останешься тем, кого я люблю. Значит, я все равно узнаю тебя. Какую бы форму ты не принял я все равно могу выбрать тебя из любого множества похожих существ, вещей или чего угодно иного, даже если оно не имеет названия. Потому, что я люблю тебя.
* * *
Неподалеку от соленого озера Дон-Жуан, что на Земле Виктории в Антарктиде, в нагромождении скал скрыта небольшая каменная площадка. Ведет к этой площадке единственный путь — вьющийся между скалами естественный коридор.
Единственной, и весьма сомнительной с художественной точки зрения, достопримечательностью этого мало кому известного места являются два основательно промерзших трупа. С первого же взгляда ясно, что находятся они здесь довольно давно, а судя по затерянности этого места, будут пребывать здесь еще очень длительное время, а по человеческим меркам, практически вечно.
Один, одетый в оранжевый комбинизон, сидит на плоской каменной плите, напоминающей постамент, отчего немного похож на экзотический памятник самому себе.
Второй, одетый в шорты и футболку, стоит небрежно привалившись плечом к скале и создается впечатление, что он на самом деле просто заглянул к первому в гости и дожидается, пока тот предложит выпить по чашечке кофе.
У ног каждого лежит по паре замерзших алых тюльпанов. Когда тюльпаны высыхают и рассыпаются, чья-то рука меняет их на свежие. Возможно, во всем этом есть какой-то смысл. Возможно даже, что человек с богатым воображением, может высказать по этому поводу нечто красивое. Например, что эта пара усопших являет собой символ чего-то великого и высокого. Или что каждый из них грезит о чем-нибудь глубокомысленном, как то о судьбах этого мира и неизбежности расплаты за безумное совмещение несовместимого и бездумное почитание ничтожного.
Только, скорее всего, никакого особенного смысла в этом нет. В самом деле, о чем может грезить снятая с доски фишка?
