Эйнор вошёл в комнату младшего оруженосца, сделав сердитое лицо.
Гарав со скрещенными ногами сидел на постели в одних коротких штанах, с распущенными волосами и с явным наслаждением щипал так и сяк струны лютни, подстраивая их на слух и привыкая к большому количеству.
— Эйнор, что такое Амариэ? — спросил он между делом, услышав шаги рыцаря. — Намариэ — это я знаю, это «прощай» на квэнья. А Амариэ?
И вскинул глаза, потому что рыцарь присел — даже скорей плюхнулся — рядом и сказал, заворожённо глядя на лютню:
— Нет, этого быть не может.
— Чего быть не может? — удивился Гарав и снова тронул струну. Эйнор мягко забрал у него лютню — словно взял в руки маленького ребёнка, только что не покачал. Кашлянул, тоже потрогал струны. Закрыл глаза и запел, подыгрывая себе — переливчато, как будто волны набегали на берег, догоняя друг друга, — снова и снова:
Нежное имя, звучащее словом прощания,
Я повторяю в далекой, холодной земле,
Пусть для тебя станет только разлукой — изгнание,
Пусть не узнаешь вовек ты о мраке и зле.
Светлая дева, сиянье далекого Амана —
Словно созвездие, ты от меня далека.
Сумрачный берег, туманным окутанный саваном,
Кажется мне все враждебней, как длятся века.
Голос твой, нежный и чистый, как воспоминание,
В призрачных сумерках слышится мне наяву.
Там, в Валимаре, не так тяжело ожидание,
В сумрачном Эндоре, видишь, я жду и зову.
Ты откликаешься мне с лучезарного берега,
Взгляд твой печален, и песни тревожно-грустны.
Пусть между нами — морские просторы не меряны, —
Звезды сияют и мне, и тебе с вышины.
Как объяснить мне, за что я люблю одиночество?
Я улыбаюсь, секрет свой в душе сохраняя:
Путь мой недолог — и мрачное это пророчество
В сумерках мира надеждой звучит для меня.
Как объяснить мне, что я не желаю наследника?
Что унаследовать сыну в пустынной стране?
Гордый мой город — удел властелина последнего,
Память с отчаяньем пусть остаются при мне.
Брату по битвам единожды дав обещание,
Должен уйти я во Тьму, и пути — не прямы.
Только и в клятве мне слышится имя-прощание,
Я возвращусь к тебе, веришь ли, даже из Тьмы.
Гость — и не более — в тленной земле увядания…
Скоро исполнится мне предназначенный срок.
Неувядающих трав и цветов сочетания
Снова вплету для тебя я в весенний венок.
Горечь разлуки берет на себя покидающий —
Там, в Валиноре, почти не бывает разлук.
Слезы — лишь снег, под лучами весенними тающий;
Я возвращусь к тебе, светлый, утраченный друг.
За руки взявшись в серебряном звездном сиянии,
Мы позабудем о прошлом, как горестном сне.
Милое имя 'Амариэ', имя-прощание
Вновь обретенным приветом покажется мне…[38]
— Так это имя? Имя девушки? — спросил Гарав и, погрустнев, вздохнул: — Красивая песня…
— Это имя девушки,[39] — подтвердил Эйнор, бережно возвращая лютню. — А знаешь, ведь тогда, весной, в тумане мы запросто могли бы проехать мимо тебя, Волчонок… Мне и думать об этом страшно.
— Ты о чём? — пожал плечами Гарав и снова щипнул струну.
— Ни о чём. — Эйнор пружинисто встал и с улыбкой потрепал оруженосца по волосам. — Пой и играй. И в мире станет немного больше света.
Глава 13, в которой выясняется вопрос морской болезни, а также ряд сопутствующих ему не менее важных
То, что им предстоит отправляться в Гондор, Эйнор объявил с утра, когда оруженосцы ещё и не выспались толком. Правда, от такой новости Гарав-то сразу проснулся, но Эйнор охладил его восторг, объяснив, что они увидят жару, песок и прочие прелести юга, а вовсе не северный Гондор с его каменными городами-сказками и густыми, но светлыми рощами на речных берегах.
Что задавать вопросы типа «зачем едем?» смешно и небезопасно даже — Гарав понял и без слов. Фередиру вообще было, судя по всему, это не очень-то интересно, по крайней мере восторг он проявил вполне в рамках, буркнув: «Ну и хорошо, а то уже на месте засиделись». После чего Эйнор добавил, что отправятся они — ну, по крайней мере вначале — морем, приказал собрать самое необходимое и исчез.
— А что самое необходимое? — уточнил Гарав. — Золото для подкупа чиновников необходимо?
— Нет, — серьёзно ответил Фередир, — в Гондоре так никого не подкупишь… Раз плывём, то вещей надо брать немного. И продуктов тоже. На месте купим.
— Значит, опять же нужно золото, — решил Гарав. И вдруг опомнился: — А какие у вас тут корабли плавают в Гондор?! Они хоть… э… большие?
* * *
«Аганнало» оказался судном того типа, название которого всплыло в памяти Пашки — люггер. Длиной метров двадцать, не больше, с узким чёрным корпусом, с тремя мачтами (две большие и маленькая на корме) и косым парусом спереди, явно очень быстрым и предназначенным как раз для скоростных разъездов по морям-океанам. На узком чёрном стяге, когда его разворачивал ветер, видно было Белое Древо и Семь Звёзд. Название корабля оказалось выложено с обеих сторон носа ярко начищенными медными буквами в половину человеческого роста.
Экипаж корабля состоял из двух десятков человек, чистокровных гондорцев: шкипер, штурман, боцман, семь матросов, кок, два юнги, полдюжины лучников. Все носили чёрное с серебром и казались преисполненными холодной важности. Их судно было королевским и выполняло исключительно приказы королевского адмирала.
Кардоланцам предоставили каюту рядом с капитанской, на корме. Правда, в этой, с позволения сказать, «каюте» хватало места только для откидной кровати, откидного стола и прибитого к полу стула. Ну и для шкафа на стене. Лошадей, как не без юмора сказал шкипер, тут не поместишь, поэтому придётся им поскучать в трюме. И успокоил пассажиров — лошадей он уже возил, и все остались целы: и лошади, и его корабль. Эйнор ответил, что очень рад это слышать, потому что если что-то случится с лошадьми, то корабль точно не уцелеет — он позаботится об этом. Шкипер заверил, что если корабль не уцелеет, то о лошадях можно будет уже не беспокоиться — акулы и не такое жрут.
Короче, поговорили с полным пониманием…
…Весь первый день после отплытия Гарав напряжённо ожидал, когда появятся признаки так красочно описанной многими морской болезни. Эйнор валялся в каюте с совершенно беспечным видом, задрав ноги на переборку, и читал толстенькую небольшую книжечку с непонятным, начисто стёртым названием. Книжка Эйнора почему-то очень смешила, он то и дело звонко, заливисто хохотал, но смех свой объяснять никому не собирался. Фередир отправился с луком на палубу и принялся спорить с лучниками на медяки, примостив мишень на носу.
