Щаг назад и дви впирьёд.
— Кто это поёт? — прошептала Ириска.
— Тоскующий По Эпохам, — безвольно пояснил Зинга.
Он тянул и тянул девочку, словно хотел убежать от тягучей песенки. Но можно ли обогнать песню?
Дами, не сморкайтесь в занавески,
Это неприлично, вам говорьят.
Это неприлично, негигиенично
И несимпатично, вам говорьят.
— А мы его увидим? — с замиранием сердца спросила девочка.
— Лучше нам его не видеть, — ушёл от ответа перепевник.
— Но почему? — не то, чтобы Ириске хотелось увидеть незримого преследователя, но в ожидании ужаса долго не протянешь. Легче увидеть и, быть может, подохнуть, но растягивать непереносимое ожидание Ириска уже не могла.
— Когда видишь Тоскующего По Эпохам, мир меняется, — торопливо объяснил Зинга. — Вернее, он, вроде как, остаётся прежним, но ты замираешь, пропуская его вперёд. Тебе ЭТОТ мир уже не нужен. Тебе нужен ТОТ мир, в котором ты жила минуту, час, день назад. И чем дальше точка остановки уходит от реального времени, тем тоскливее тебе становится.
Кавальеры, не держите дамов
Ниже тальи, вам говорьят.
Это неприлично, негигиенично
И несимпатично, вам говорьят.
— А всегда так страшно встретить Тоскующего По Эпохам? — спросила Ириска, глядя в чёрные смородиновые кусты и мгновенно отводя взор, словно оттуда должен был показаться таинственный певец.
— Он берёт не страхом, — пояснил Зинга. — Он берёт тоской. Нам страшно, потому что мы ещё маленькие и не добрались до ОСТАНОВА. Нам ещё не по чему тосковать.
"Не такие уж мы и маленькие", — хотела заспорить Ириска, но передумала.
Дами приглащайют кавальеров.
Там, где халстук, там перёт.
Дви щаги налево, дви щаги направо,
Щаг назад и дви впирьёд.
Голос заметно приблизился. Невидимый старикашка насмехался над заблудившимися в ночных Переулках. Над теми, кто тянулся к сказке, а получил кошмар.
— Если б люди не останавливались, Тоскующий По Эпохам с ними бы не справился.
— Но почему они останавливаются? Ведь останавливаться больно.
— Наверное, потому что это сладкая боль.
— Как может боль быть сладкой?
— Боль потери. Ведь оно БЫЛО. И то время кажется счастливым. А ещё кажется, если бы утраченного не было, его время заняла бы пустота.
— Понятно, — кивнула Ириска и отчаянно вытянула две строчки. — Рок-н-ролл мёртв, а я ещё нет. Рок-н-ролл мёртв, а я живой…
Не получилось. Не Ирискина была песня, вот и не казалась она здесь настоящей. Настоящую песню выводило непонятное существо, живущее в двухэтажном странствующем доме.
Борья, Сойра, бросьте разговоры,
Што за балаболки, вам говорьят.
Дви щаги налево, дви щаги направо,
Щаг впирьёд и дви назад.
Дорога оборвалась крутым склоном. Складки земли, то выделялись смутными буграми, то очерчивались провалами беспросветного мрака. Переулки остались далеко внизу. Теперь ряды домишек виднелись как на ладони. Где-то там прятались Зингины владения. А сам Зинга вздыхал за спиной, напоминая Ириске, что не следовало, да, не следовало вот так, опрометчиво, пренебрегать его советами. Переплетения улочек простирались до самого горизонта. Переулки отторгли малолетних нарушителей, да только выпустили их не в город, а в место и вовсе несусветное. По сторонам высились глухие заборы. Колья вбили высоченные, через такие не перепрыгнуть, не перелезть. А путь назад захлопнулся Упокоищем. Теперь оно полыхало так, будто его стены пожирало бледное призрачное пламя. Голос доносился изо всех окон. Звук был объёмный, словно под фасадом здания из белёсого огня скрывалась аппаратура современного кинотеатра.
Дами, дами, помогите Бори,
Помогите Бори, Вам говорьят.
Йон наделал лужью в коридоре.
Щаг впирьёд и дви назад.
— Сда, — прошептал Зинга.
— Чего? — скривилась Ириска.
— Сюда, говорю, — в шёпот перепевника вплелось негодование, словно Ириска была непроходимой тупицей.
Он решительно толкнул девочку вправо. Кусты призывно взмахнули густолистыми ветвями. Пахло раздавленными ягодами. То ли смородина росла вдоль забора, то ли малина. В такой темнотище и не разобрать. Ириска кинула беспомощный взгляд во мглу, притаившуюся за кустами.
— Но там ведь забор, — запротестовала она.
— Там потаённый проход, — жалобно сказал Зинга, словно каждая потерянная Ириской секунда оборачивалась годом его жизни.
Лоб перепевника расчертили потные полоски, но шапку он так и не снял. То ли забыл про неё, то ли на запредельных просторах нельзя ему было без шапки.
Он сильно, почти злобно подтолкнул девочку к кустам. Зажмурив глаза, Ириска нырнула во мрак. Листья сбросили сотни холодных капель на её разгорячённое лицо. Ноздри втягивали дурманящий аромат неведомых ягод. За кустами оказалась узенькая тропинка. Постепенно заборы разбежались в стороны, и беглецы оказались на очередном переулке, окаймлённом низенькими избушками с чёрными квадратами окон.
Глава 24. Переулки во всём великолепии
— Пра-а-ла-а-ми-или мне ба-ашку, кровь ре-еко-ою-у захле-еста-ала, — донеслись звучные аккорды гитары, трепетание колокольчиков бубна и глубокий цыганский голос, — ну-ка, ма-ать, пере-евя-ажи, чтоб жена-а-а не увида-ала…
— Ничего, кроме смерти, — растерянно заозирался Зинга.
— Ударили Сеню кастетом, — задумчиво тянул кто-то скорбную арию, — по умной его голове…
— Если мы не изменим направление, нас очень скоро убьют, — закончил перепевник.
— Так придумай чего-нибудь, — рассердилась Ириска.
— А маладово камандира, — ага, это уже что-то знакомое, надрывно-душевное, — несут с прабитой галавой…
— Разлетелся мой кудрявый черепок, — нахально прихохатывали совсем близко. — Я оттуда еле ноги уволок…
На перекрёстке их караулила страшилка. Маленькая, с лохматой мордочкой, похожей на злобную обезьянку. Из-под короткой белой юбочки в зелёный горошек пританцовывали кривые лапки, поросшие бурой шерстью.
— Чиним-точим-заправляем, — верещала страшилка. — Гадаем-стираем-пуговицы-пришиваем.
Слова летели, пристёгнутые друг к другу, словно вагоны за паровозом.
— Подскажи, как свернуть, — подскочил к ней вмиг повеселевший Зинга.
— Позолоти ручку, красавчик, — осклабилась недоделанная обезьянка.
— Нечем, — вывернул Зинга пустые карманы.
— У меня есть, — Ириска достала мятую десятку, втайне скрежеща зубами на Зингу, куда-то закроившего свои капиталы.
Ведь мороженое он ей на что-то собирался покупать!
