Вызов, вопреки ожиданиям, приняли сразу. Я не успела ни собраться с духом, ни морально подготовиться.
Из экрана ожившего моноблока на меня смотрела женщина мечты. Мягкие очертания плеч, безупречно ровная кожа, огромные тёмные глаза с пушистыми ресницами, волна светло-каштановых волос и пухлые, чувственные нежно-розовые губы — должно быть, именно такого эффекта добивалась Инна Молога, бегая к косметологу, но никакие инъекции не могли сравниться с этой небрежной естественностью.
Я сама показалась себе невзрачной мышью, но быстро встряхнулась и заставила себя улыбаться.
У меня другой тип красоты. Во мне нет этой сочной, мягкой женственности, я не создаю впечатления, будто вся состою из изгибов и изменчивости. Но у меня выразительное скуластое лицо, тёмные брови вразлет и красивая улыбка. Мне идут длинные кошачьи стрелки и ярко-алая губная помада, а тонкие линии ключиц и узкие плечи — это тоже красиво. Пусть и иначе.
И совершенно не за что тут себя грызть!
— Привет, Карин, — заставив уголки губ застыть в улыбке, произнесла я. — Ночные съёмки?
— А ты надеялась, что нет, коза этакая? — вкрадчиво поинтересовалась женщина мечты.
Резковатая, излишне чёткая манера речи настолько не вязалась с округлым лицом и покатыми плечами, что голос казался наложенным на изображение, как при плохой озвучке фильма. Карина была мертва почти сто лет. Она даже вызнала, кто утопил её и за что, — свои же, за внебрачного ребёнка, — но, в отличие от многих навок, не жаждала мстить за свою смерть. Месть означала упокоение.
Карина слишком любила жизнь. Меня — не слишком. Это было вполне взаимно и послужило отличным фундаментом для крепкой женской дружбы.
— Сама коза, почему я вечно звоню первая?! — капризно возмутилась я.
— Потому что ты младшая, и скажи спасибо, что миновали те времена, когда это приравнивало тебя к пульту от телевизора, — немедленно парировала Карина и тут же переключилась на другую тему, не позволив проехаться по своему возрасту: — Курултай начинает нервничать. Половина хочет уничтожить человекоподобных гомункулов, пока они не начали лишать работы их естественную кормовую базу, а вторая спит и видит себя владельцем бригады-другой. Какие настроения в Москве?
— Всем плевать, — предельно честно ответила я.
Помимо всего прочего, Карина Уфимка была представительницей навок в Курултае Нави города Уфы. Строгое воспитание в патриархальной деревенской семье не слишком способствовало скромности и смирению, и Карина могла перегрызть горло любому оппоненту, отстаивая свою точку зрения, как когда-то отстаивала своего нерожденного ребёнка. Только теперь она была вполне способна проделать это в самом прямом смысле, что здорово повышало убедительность её доводов.
Гомункулы в человеческий рост ей не нравились категорически. Неизвестному колдуну можно было только посочувствовать.
— Я хочу изобразить восторженную девицу и попросить интервью, — призналась я. — Потом опубликую в своём инстаграме, глядишь, у нас прибавится сторонников…
— Ты в свой инстаграм давно заглядывала, дива зелёная? — тут же перебила Карина. — От тебя уже человек пятьдесят отписалось, решили, что ты померла и потому ничего не публикуешь!
Я пристыженно оглянулась на фотоаппарат. За те полторы недели, что прошли с момента моего отъезда из Уфы, на карте памяти не прибавилось ни одного снимка, пригодного для публикации. Зато телефон пестрел чрезвычайно концептуальными фотографиями безразличных ко всему кукол в человеческий рост.
Неизвестный колдун даже потрудился, чтобы их состояние не вызывало ни у кого вопросов, любовно обмазав каждого паршивым алкоголем. Любой тест на проходной завода наверняка показывал, что работники трезвы, как стеклышко, но мощный сивушный дух разом объяснял и несфокусированный взгляд, и отупение на одутловатой физиономии. От гомункулов не ждали ничего выдающегося уже просто потому, что они как нельзя лучше воплощали в себе все черты, типичные для запойных пьяниц — ещё не опустившихся, но предельно близких к точке невозврата.
Но фотографии не передавали запах, а на прочих деталях колдун погорел.
У живых людей другой цвет лица, другая пластика движений, другая реакция на оклик и красивых женщин. Фотографии будто открывали истинную сущность, позволяя отвлечься от мишуры… но именно эти фотографии нельзя выставлять на всеобщее обозрение, а других у меня не было.
Я даже не пыталась найти себе фотографа. А тот, кто снимал меня в Уфе, там и остался.
Я не говорила ему, кто я. И он стал замечать, что с годами я не поменялась ни на йоту.
— Завтра будут публикации, — клятвенно пообещала я.
— Уж надеюсь, — ядовито поддакнула Карина. — Не хватало ещё, чтобы мой карманный инфлюенсер лишился аудитории.
— Не лишусь, — фыркнула я с уверенностью, которой не ощущала.
— Уж постарайся, — в тон мне отозвалась Карина и отключилась.
Я осталась сидеть перед потемневшим экраном моноблока, отстраненно размышляя о том, что мужчины находят друзей, с которыми приятно расслабиться, а женщины ищут подруг, которые расслабиться не дадут.
Как следствие, с утра я провела три часа перед зеркалом, пока не осталась удовлетворена отражением. Подумала даже сфотографироваться самостоятельно, но перед мысленным взором немедленно возникла укоризненная Карина: «Селфи? Ты что, в 2012-м застряла?», — и я со вздохом отложила телефон.
В конце концов, мне все равно пришлось бы искать себе кого-то. Почему не сейчас?
Солнечный день вступал в силу. По асфальтированным дорожкам в парке вовсю носились жизнерадостные дети на самокатах и велосипедисты (из-за обилия детей и их непредсказуемых траекторий движения жизнерадостности им недоставало), по тропинкам под сенью деревьев неспешно прогуливались молодые женщины с колясками, и немногочисленные парочки смущенно протискивались мимо. Одиноких людей почти не было. Охота обещала быть не слишком удачной, но я все же отыскала свободную скамеечку, пригретую солнечными лучами, и достала из сумочки новый скетчбук.
Рисовала я скорее на любительском уровне, просто чтобы занять руки, пока добыча не решит, что охотится тут она. Но дощатый настил лодочной станции так и просился на бумагу, и вскоре я увлеклась: на чистом листе постепенно возникла колоннада старенького навеса, поросший низенькой осокой берег и спокойная вода, в которой отражались вековые деревья. Я откинулась на спинку скамьи, оценивающе рассматривая идиллический набросок, и, не сдержавшись, хмыкнула.
А потом принялась за пруд: наметила глубокие тени омутов, темные пятна водорослей — чем ближе к центру, тем гуще; стерла лишние блики, взамен набросав едва заметную рябь на поверхности воды… и в следующий раз отвлеклась только тогда, когда у меня за плечом кто-то поперхнулся от неожиданности, заглянув в раскрытый скетчбук. Я старательно изобразила удивление и обернулась.
Парень был из тех, к кому нужно хорошо присмотреться, чтобы заметить обаяние и внутренний свет. На первый взгляд в нем ничего не цепляло: неопределенно-русые волосы, неудачная стрижка, подчеркивающая слишком высокий лоб с наметившимися горизонтальными морщинками, словно он часто вскидывал брови в удивлении. Образ довершали тонкие губы, блеклые глаза, легкая щетина и серая футболка под черной толстовкой.
Но у него была приятная улыбка, ровная линия плеч и красивые кисти рук. И не было кольца.
Пока он только решал, стоит ли сделать вид, что просто проходил мимо и ничем не заинтересован или все-таки рискнуть заговорить. Я отрезала ему все пути к отступлению, мягко улыбнувшись в ответ.
Он еще немного поколебался, явно сдерживаясь, чтобы не обернуться и не проверить, нет ли у него за спиной какого-нибудь голливудского красавца, которому может улыбаться девушка с идеальной укладкой и длинными кошачьими стрелками в первом часу дня. Но потом все-таки сообразил, что нерешительность не добавила очков ни одному мужчине, будь он хоть моделью с обложки Men’s health, и кивнул на скетчбук:
