— Слушаю вас, Сергеев.
— На плакате миниатюрный дирижабль. Судя по всему, экипаж состоит из двух или трёх человек. Возможно предназначен для борьбы с дирижаблями противника и воздушной разведки.
— Правильно, господин Сергеев! Мы видим перед собой малый многоцелевой дирижабль-истребитель, способный тихо и незаметно подкрасться к любому воздушному объекту противника, и нанести мощный удар в уязвимые точки тремя пятилинейными пулемётами. А что скажет по поводу этой техники наш признанный эксперт по военному делу господин Красный?
В классной комнате послышались смешки, но Василий не смутился. Встал, ещё раз внимательно посмотрел на плакат с истребителем, и высказался:
— Замечательная техника, господин подполковник! Но очень надеюсь, что в случае войны нам дадут другую, а изобретателя этого недоразумения подведут к ближайшей стенке, где вложат в голову хоть немного ума. Думаю, девяти граммов будет достаточно.
Подполковник побагровел, задыхаясь от гнева, но сдержал недостойные эмоции, и сказал преувеличенно весёлым голосом:
— Садитесь, Красный. И слава богу, что государь-император не прислушивается к вашим советам, потому что истребитель конструкции господина Гроховского уже прошёл испытания государственной комиссии, и заводы графа Бронштейна получили заказ на изготовление полутора тысяч этих замечательных аппаратов. Надеюсь, что кто-нибудь из вас будет не только летать на них, но и командовать истребительными полками, а то и дивизиями.
И многозначительно посмотрел на Артёма, чьё стремление служить в Военно-Воздушных Силах не являлось секретом.
После урока Артём Сергеев отвёл Василия в сторону, чтобы никто посторонний не смог услышать:
— Ну ты, Вася, и выдал! Тебе чего истребители не понравились?
— А тебе понравились летающие гробы? Нам с тобой, Артём, на этом говне в бой идти.
— Нам? — удивился названный брат. — Ты же на флот собирался, как Владимир Ильич Ульянов.
— Передумал.
— Ага, так вот почему всю последнюю неделю ты сам на себя не похож.
— Детство закончилось, Артём, — пожал плечами Василий, и поспешил перевести разговор на другую тему. — В Военно-Воздушные Силы пойду, но на гробах летать не буду! Неужели не ясно, что у них ни скороподъёмности, ни маневренности, ни скорости? А с тремя пулемётами только на ворон охотиться.
— Ну не скажи, пять линий калибра кому хочешь прикурить дадут.
— Если их подпустят на расстояние выстрела.
— А чего бы не подпустить? Одновременная атака пятидесяти таких истребителей любой «Цепеллин» в клочья порвёт.
— Назад сколько вернётся?
— Кого?
— Истребителей.
— Ну, я думаю…
— Не думай, Артём. Там в самом лучшем случае вернётся половина, и получится, что мы разменяли двадцать пять опытных лётчиков на один вражеский летающий гондон. Заметь, я ещё не посчитал других членов экипажа.
Артём улыбнулся образному сравнению германского дирижабля с весьма известным предметом, и возразил:
— А у немцев экипажи под две сотни человек.
— Ну хорошо, вздохнул Василий, — зайдём с другой стороны. Сколько дирижаблей у нашего вероятного противника?
— Согласно справочникам, на январь этого года и Франции двадцать два, у Австрии шесть, у Южно-Германской республики тоже шесть, у Венгрии и Чехии по два, у англичан двадцать восемь, а у САСШ пятьдесят три. У остальных или нет ничего, или такое старьё, что учитывать стыдно.
— Итого против нас теоретически могут воевать сто девятнадцать дирижаблей. Готов разменять их на жизни почти трёх тысяч наших лётчиков?
Артём оторопело захлопал глазами, видимо тоже производил в уме подсчёты, а потом снова возразил:
— А что, зенитки без дела будут стоять? Да с бомбардировочных и штурмовых дирижаблей огонь вести станут.
— Хорошо, пусть даже половина достанется истребителям, легче станет? Тысячи гробов, Артём, и все на твоей совести.
— Почему на моей?
— Да потому что тебе это говно нравится, и ты собираешься им командовать.
В этот момент проходивший мимо преподаватель словесности окликнул Василия:
— Красный, вас срочно вызывают к директору!
Статский советник Антон Семёнович Макаренко имел вид одновременно усталый и взвинченный. В ответ на приветствие махнул рукой на стул, приглашая присесть напротив. И долго молча протирал стёкла очков в простой железной оправе. Вот странно, целители вроде бы любой дефект зрения за пару часов исправят, но все упорно носят очки и пенсне. Вцепились в них, будто раскольник в право креститься двумя перстами, и отказываться не желают.
— Ты знаешь, что сказали в медицинском кабинете?
— Что шрамы украшают мужчину, а не Бронштейна?
— Не дерзи, Василий, — нахмурился Макаренко. — Там сказали, что травмы нанесены без применения магической силы, и это снимает с тебя часть вины. Ты о чём думал, разбивая морду Бронштейну-младшему? Это риторический вопрос, можешь не отвечать. Но мне только что звонил его дедушка.
— Требует моей крови?
— Крови не крови, но орал в трубку, чтобы тебя немедленно исключили из гимназии.
— А вы?
— Из гимназии, как с Дона, выдачи нет. И заметь, Василий, я тоже не люблю этих примазавшихся к Великой Октябрьской Реставрации приспособленцев, но не бью им морды, как бы мне этого ни хотелось. Есть определённые правила, и их следует соблюдать. Гимназия — нейтральная территория, на которой недопустимы подобные эксцессы.
— А как только выйду…
Макаренко развёл руками:
— Злопамятность графа Бронштейна уже вошла в поговорку, и на твоём месте я бы поостерёгся. Люди Власика сопровождают тебя от квартиры до гимназии и обратно?
— Да, — кивнул Василий. — Они так старательно маскируются под случайных прохожих и попутчиков в трамвае, что не заметить их довольно сложно.
— Эх, Вася, насколько было бы проще, учись ты здесь под своей фамилией. Привозят на блиндированном автомобиле, увозят на нём же. Полусотня казаков в сопровождении опять же.
— Передвигающийся со скоростью лошади автомобиль — прекрасная цель и мечта любого террориста.
— Да откуда у нас террористы? Мы же не Англия какая, где по улицам ирландцы с бомбами за пазухой бегают толпами, — Макаренко опять протёр стёкла очков и продолжил. — Ты давай домой иди, а преподавателя словесности я предупрежу. А завтра, глядишь, скандал если и не уляжется, то во всяком случае все поостынут, и не станут принимать скоропалительные решения.
— А могут?
— Сам подумай — вчерашний безродный простолюдин, а ныне личный дворянин Красный разбил морду и пенсне единственному внуку графа Льва Давидовича Бронштейна! Это же потрясение основ!
— То есть, — усмехнулся Василий, — наследник Бронштейнов настолько слаб, что не смог ничего сделать и получил в рыло? Нет, Антон Семёнович, мне почему-то кажется, что не в их интересах раздувать скандал.
— Может быть, — кивнул директор гимназии. — Если только не найдутся доброхоты, решившие оказать услугу влиятельному графу. Дураков, Вася, не сеют, они сами рождаются.
В трамвае Василий ехал один. То есть, не один в пустом вагоне, а без сопровождающих из дворцовой полиции, подстраивающихся под расписание занятий подопечного. Естественно, они и предположить не могли, что Вася покинет гимназию на полтора часа раньше.
А ещё греет душу понимание полной свободы, когда любой твой шаг не фиксируется, и о нём не докладывают на самый верх. Хоть в пивнушку иди, всё равно никто не узнает.
Но ни в какие пивнушки, конечно же, не пошёл. Выскочил из трамвая на ходу, вызвав возмущённый крик кондуктора, и нырнул в арку проходного двора. От остановки лишних пять минут топать, а тут напрямик совсем ничего, рукой подать до доходного дома генеральши Брешко-Брешковской, где Вася и квартирует.
— Эй, гимназист, закурить не найдётся? — две тени отлипли от стены и перегородили дорогу. Сзади тоже кто-то затопал ногами, отрезая пути к отступлению. — Угости табачком страждущих, а если рублём одаришь на пропой души, то вовек благодарны будем.
