Ознакомительная версия.
Милава неслышно брела к деревне, обходила ели, огибала болотца…
Откуда-то донесся жуткий вой, сменившийся не менее жуткими короткими рыками. Волк в капкан угодил? Милава поспешила на звуки. Рычание становилось все громче. Она развела в стороны густые ветки — последнюю преграду — и обомлела. На земле валялся старый кузнец и бился в агонии. Его тело скручивало, суставы выворачивало. Мужик то стонал по-человечьи, то выл да рычал по-звериному. Его руки и лицо обрастали рыжей шерстью. Нос, рот, подбородок вытягивались. Волколак! Милава подалась назад и притаилась в кустах. Неужто темный? Тут бы с бабкой-ведьмаркой сдюжить, так еще и этот нечистик. Ну да ничего, боги подсобят. Ворожея присела, черпнула землицы и стала втирать в кожу, чтоб человечий запах отбить. Ведь всем ведомо, что нюх у волколака поострей волчьего будет, а к нему ведь разум человечий прилагается. Затем, ступая как можно тише, поспешила к деревне, не дожидаясь полного обращения кузнеца.
Ночь подкрадывалась к деревне со всех сторон. И хотя макушки сосен покуда купались в уходящем багрянце, стволы уже тонули в сумеречной слепоте. Село опустело. Хаты сомкнули веки-ставни. Тишину не разбивал даже псовий лай. Видать, весь люд подался Купалье праздновать. Вот и добре. Вот и ладно. Милава развернула крынку с пахучим варевом и принялась окроплять им ближние к лесу подворья:
— Буйные ветры, унесите чары злые в леса дремучие, в степи широкие, в горы высокие. Воды скорые, воды тихие, утопите чары черные в глубине своей непроглядной…
Солнце уже перенеслось в Навье, а луна вскарабкалась на середку неба, когда ворожее осталось оградить только хаты, выстроившиеся на главной улице. Милава огляделась, но так и не узрев ни одной живой души, снова черпнула охранительного отвара и брызнула на очередную избу:
— Солнце красное, солнце ясное, спали нечистивые помыслы в огне своем жгучем. Луна круглая, луна бледная, охлади лукавые помыслы лучом своим блеклым…
А вот и дивное подворье старосты. Ворожея прислушалась — изба погрузилась в сон.
— Чары злобные, чары черные, слова лихие, помыслы дурные, взгляды косые, уйдите прочь от деревни, от селян местных. Да будет так не на день, а до веку…
Хлопнула дверь. На крыльце появилась Услада.
— Ах ты мерзость нечестивая! Я ведала, что ты снова к нам сунешься! — ядовито зашипела она, с трудом заставляя себя держать светец ровно. — Что, не удалось брата моего в лесу порешить, так ты решила его тут добить?!
— Нет, ты все не так поняла, — попыталась объясниться Милава. Надо ж, тут-то хат всего ничего осталось. — Наоборот, я хотела…
— Я вижу, чего ты хотела! — Взбешенная Услада ткнула толстым пальцем в крынку с зельем да в замазанное землицей лицо ворожеи. — Пришла всю деревню заместо своей бабки извести?! Да только не мысли, я тебя не страшусь. И у здешнего люда найдутся средства супротив такой нечисти, как ты!
Налитая дочка старосты сжала амулет, что болтался на ее полной шее.
— А ну, прочь пошла! И не смей впредь подступаться к нашим воротам!
Милава не стала спорить. Бесполезно помогать людям, коли они того не желают. Ни слова не произнеся, она отвернулась от Услады и побрела в сторону бабкиной хаты. По пути ворожее посчастливилось заговорить еще пару домов.
Милава добралась до черной хаты, но не решилась коснуться даже рассохшейся двери. Трижды обошла уродливый горб, от которого невыносимо разило темной мощью, и побрела в сторону ветряка, где люд уже водил хороводы. Она и не думала к ним близко подбираться, но увериться, что бабкина черная сила не подлезла, было надобно. Да и выжидать в кустах, пока Услада уснет или покинет избу, тоже не чудилось доброй мыслью: мало ли кто заприметит — попробуй убедить тогда, что Милава ничего худого не затеяла.
Хотя празднество проходило на отшибе, ворожея легко нашла место, где смогла затаиться и понаблюдать. Яркий свет от огнища разливался далеко за пределы мельничьего хозяйства, сочился сквозь ели да сосны. Ритуальные песни разносились повсюду, обволакивали, проникали в самое сердце:
— Купала, Купала, где ты пропадала?
— За лесами, за полями, за высокими горами.
— Купала, Купала, где ты отдыхала?
— Под дождями, под снегами, под туманами-парами.
— Купала, Купала, где ты зимовала?
— Под дубами, под листами, под черничными устами.
— Купала, Купала, где ты куковала?
— Под камнями, под ветрами, да под старыми мостами…
Матери подносили к огню, набравшему целебную силу, захворавших дитятей, моля вернуть им здоровье. Немощные старики, кои прибыли на руках правнуков и нынче находились дальше всех от пламени, почти на пороге темноты, умывались живительным дымом, просили о лишнем годке жизни да крупице прежней удали, дабы не быть обузой потомству. Девицы-дурнушки, что еще на заре вымыли лики в росе, тихо заклинали о толике красоты да о добром женихе. У каждого было о чем просить богов в эту дивную ночь.
Точно по чьему-то велению, в костер разом полетели исподние рубахи больного люда. Прожорливое пламя вспыхнуло пуще прежнего, будто обещая исцеление.
Скоро девицы да молодцы разбились на пары, чтобы скакать через животворный огонь — ведь тогда он непременно очистит их и защитит от зол да дурного глаза. Первыми прыгнули златовласая краса и крепкий курчавый молодец. Их кисти не разъединились. Милава даже издалече заприметила, как улыбнулись друг другу любые — такой прыжок говорил о счастливом совместном будущем. А вот следующая пара обменялась колкими взглядами: не быть им разом — ладони разомкнулись. В третьей молодец подхватил любую на руки и разом с ней перемахнул через пламя. Стало быть, такой супруг и беду отведет, и от лиходея оборонит. Дальше молодые и кистей не расцепили, и прыгнули так высоко, что прочие ахнули от зависти — бедствовать паре уж точно не придется.
Покуда молодежь распевала песни да водила хороводы, среднее поколение пригнало на пригорок скотину. Угодья мельника заполнились мычанием, блеяньем, ржанием. Пожилая женщина даже петуха притянула — видать, глупая птица вместо топтания кур только и умела, что на хозяйку кидаться да об прохожих клюв точить. Но если лошадям, коровам и даже козам пришлось перескакивать кострище, страшась розг, то дурная птица ни в какую не желала перемахивать через устрашающее полымя. Бабка под общий смех гонялась за ополоумевшим от страха петухом по всему пустырю. По велению старосты на подмогу пришла вся молодежь. Да только толку то не принесло — орущий кукарека и не мыслил сдаваться. Диво: птица ловко удирала от множества рук, но за границу света не перемахивала.
Ознакомительная версия.
