Отбросив все побочные соображения, он приступил прямо к делу.
— Это должно было быть примерно в 1897 году, — сказал он.
— Похоже, что это так, — ответила женщина. — Здесь жил какой-то Уле Кнудсен, но я здесь тогда еще не жила.
— И где… он теперь?
— Он умер.
«Черт возьми!» — подумал Андре, но вслух сказал:
— А его семья?
— Я не знаю. Подождите-ка немного!
Она крикнула кому-то, находящемуся в доме:
— У Уле Кнудсена была семья? Из дома послышался слабый, тоненький голосок. Женщина, стоящая в дверях, «перевела»:
— Моя мать говорит, что у него была одна дочь. Но с ней случилось несчастье.
«Спасибо, мне это известно», — подумал Андре и спросил:
— Она была у него единственным ребенком? Новый вопрос, мгновенный ответ из дома. Повернувшись к Андре, женщина сказала:
— Мать говорит, что у него был еще и сын. Он умер от мыта.
Что это еще за болезнь такая? Андре думал, что мыт бывает только у лошадей.
— Он был уже взрослым?
Последовал новый обмен репликами между дочерью и матерью.
— Нет, бедняге было всего лишь шестнадцать.
Андре никак не осмеливался спросить, были ли у Уле Кнудсена братья и сестры. Его источник информации начинал уже приходить в раздражение. Поэтому он вынул кошелек и дал женщине грош за «бесценные пояснения», как он сам выразился. Теперь он мог спросить у нее что-то еще, поскольку вид у женщины стал более приветливым. Но он решил отложить это напоследок, попросив разрешения вернуться снова, если ему понадобятся еще какие-то сведения. Она подтвердила свое согласие на это кивком головы.
Дети, вертевшиеся вокруг него, наперегонки побежали к воротам, чтобы открыть их. Он дал каждому по мелкой монетке.
В этом дворе он оставил о себе хорошее мнение.
На сегодня с него было достаточно. Вернувшись в отель, он составил список мероприятий на следующий день и пораньше лег спать. Тело его все еще ныло от длительной езды, и он немедленно уснул.
Нетта Микальсруд открыла дверь своей маленькой квартирки. Как всегда, в нос ей ударил спертый воздух. Последние тридцать лет она жила здесь вдвоем с матерью. Но теперь мать умерла, и Нетта осталась одна.
Собственно говоря, ее звали Антонетта, но ей никогда не нравилось это имя. Поэтому когда ее в детстве стали называть Неттой, она была благодарна за это.
Она была красивым и избалованным ребенком. После смерти отца мать настолько оказалась привязанной к своей единственной дочери, что душила все ее мечты о молодых поклонниках.
Материальное положение двух одиноких дам было катастрофическим. Что-то надо было предпринимать, и Нетта нашла себе скромное место посыльной в коммунальном правлении. Мать была, конечно, в истерике: девушка из хорошей семьи не должна была работать, тем более — на такой жалкой должности. И что будет делать она, мать, когда Нетта станет уходить на весь день из дома?
Работать по дому, — решительно ответила молодая девушка. Ведь должен же кто-то этим заниматься. Разве не делала это до сего времени Нетта? Может быть, ее мать пойдет куда-то зарабатывать деньги? Нет, нет, в ужасе отвечала пожилая женщина. Как ей могли придти в голову подобные мысли?
Со временем все наладилось. Нетта была толковой и способной, она была пригодна не только для того, чтобы бегать по мелким поручениям и варить кофе служащим коммунального правления. Она получила повышение по службе, и мать была просто потрясена ее заработками.
Шли годы. Нетта преуспевала. Мать умерла.
И настал день, когда Нетта вдруг обнаружила, какой пустой была ее жизнь.
Она задумчиво сняла шляпу, украшенную гроздью искусственных вишен. Впервые за много лет она внимательно посмотрела на себя в зеркало.
Она выглядела ужасающе старой со своим висящим на шнурке лорнетом! Уж лучше бы она носила его в карманном футляре. А волосы…
Она осторожно распустила их по плечам, высвободила шею из тугого, высокого воротника.
Вид у нее был просто плачевный! Стареющая женщина, совершенно лишенная шарма!
Она торопливо принялась готовить еду, вытирая пыль со стола и с полок в своем маленьком, одиноком жилище.
Ему так и не удалось проследить родословную Петры Ольсдаттер, поэтому он занялся поисками Эгиля Холмсена, отца ребенка.
Адрес у него был.
К несчастью, Эгиль Холмсен женился, и ему пришлось беседовать с его молодой женой. За ее подол цеплялись двое маленьких детей, она снова была беременной. Андре было трудно заставить себя бередить такую старую рану, как история с Петрой. Он просто не знал, как к этому подступиться и поэтому сказал, что желает узнать кое-что о своем родственнике от ее мужа. Он дома?
Вид у нее был удивленный и немного напуганный, но она подтвердила, что муж ее работает на чугунолитейном заводе.
«По-прежнему, — подумал Андре. — Да, да, люди теперь цепляются за свою работу изо всех сил, поскольку это единственный источник существования».
— Он работает в должности мастера? — спросил Андре, считая, что за тринадцать лет тот должен был продвинуться по службе.
Женщина робко улыбнулась.
— Мастера? — сказала она. — Разве он может быть мастером? Он, как всегда, стоит у плавильной печи…
Стало быть, никакого прогресса у Эгиля Холмсена не наблюдалось. Нет, и в тот раз, когда Петра ждала от него ребенка, он тоже не проявил особой инициативы. Он просто зачал этого ребенка, и этим все ограничилось. А потом? Склонился перед волей родителей. Стал считать Петру падшей женщиной…
Андре не испытывал теплых чувств к этому неизвестному ему Эгилю.
Лучше всего было бы посетить его на рабочем месте, его молодая жена не должна была страдать из-за его прошлых прегрешений или слабостей.
На чугунолитейном заводе был как раз обеденный перерыв, так что Эгиль Холмсен смог выйти к нему.
Лицо Эгиля Холмсена, покрытое копотью, потом и сажей, было не лишено привлекательности, выдавая вместе с тем человека безответственного и легкомысленного. Казалось, ничто в этом мире не вызывало у него интереса. То, что работа на чугунолитейном заводе не делала человека богатым, Андре понял сразу, увидев дом Холмсена, но ведь можно было что-то сделать…
Нет, он не имел права осуждать других.
Эгиль Холмсен ему явно не нравился.
Поэтому его голос звучал более агрессивно, чем он сам того желал, когда стал излагать цель своего посещения.
Вкратце изложив суть дела, он добавил:
— Ряд признаков свидетельствует о том, что ребенок, которого родила Петра Ольсдаттер, принадлежал к моему роду. Теперь я должен выяснить это, поэтому мне хотелось бы узнать больше о вашем происхождении и о происхождении Петры.
— Зачем вам это? — равнодушно и кисло произнес Эгиль Холмсен.
