— Их похитили, — прохрипела она.
Ламб только кивнул, его седые волосы и борода были в саже.
— Зачем?
— Я не знаю.
Она вытерла почерневшие руки рубашкой и сжала в кулаки.
— Мы должны отправиться за ними.
— Ага.
Она села на корточки над взрытым дерном вокруг дерева. Вытерла нос и глаза. Прошла по следам до другого изрытого участка земли. Она нашла пустую бутылку, втоптанную в грязь, отбросила в сторону. Они не делали усилий, чтобы замести следы. Отпечатки копыт везде окружали контуры зданий.
— Думаю, их около двадцати. Хотя лошадей возможно сорок. Они оставляли запасных здесь.
— Может быть, чтобы везти детей?
— Везти их куда?
Ламб только покачал головой.
Она продолжила, не в силах сказать что-то, чтобы заполнить пустоту. Нужно было работать, чтобы не думать.
— Как я вижу, они пришли с запада и направились на юг. В спешке.
— Возьму лопаты. Похороним Галли.
Они быстро покончили с этим. Она залезла на дерево, зная каждую опору для ног и рук. Она часто взбиралась туда, давным-давно, до того как пришел Ламб. Тогда мать смотрела, а Галли хлопал в ладоши. А сейчас ее мать похоронена под этим деревом, а Галли на нем повешен, и Шай знала, что каким-то образом в этом виновата. Нельзя похоронить прошлое, такое как у нее, и думать, что уйдешь, посмеиваясь.
Шай срезала его, отломала стрелы и пригладила окровавленные волосы, пока Ламб выкопал яму рядом с ее матерью. Она закрыла его вытаращенные глаза и положила руку на его щеку. Та была холодной. Ламб опустил его, неловко обняв, и они вместе забросали яму. Они снова поставили прямо надгробие матери, утоптали взрытую траву вокруг; пепел летал на холодном ветру пятнами черного и серого, метаясь по земле и в никуда.
— Надо чего-то сказать? — спросила Шай.
— Мне нечего сказать. — Ламб забрался на сидение фургона. Вероятно, оставался час до заката.
— Это мы не берем, — сказала Шай. — Я могу бежать быстрее этих чертовых волов.
— Но не дольше, и не со шмотками, и не выйдет ничего хорошего, если мы будем с этим спешить. Что у них есть? Три дня форы? И они будут ехать быстро. Ты говоришь, двадцать человек? Надо быть реалистом, Шай.
— Реалистом? — прошипела она ему, едва в силах поверить в это.
— Если мы пойдем пешком и не помрем от голода, или нас не смоет бурей, и если мы их поймаем — что потом? Мы даже не вооружены. Кроме твоего ножа. Нет. Мы будем преследовать их так быстро, как Скейл и Кальдер смогут везти. — Он кивнул на волов, которые щипали травку, пока была возможность. — Посмотрим, сможем ли мы отбить парочку от стада. Посмотрим, что они за типы.
— Да понятно, что они за типы! — сказала она, указывая на могилу Галли. — И что будет с Ро и Питом, пока мы, блядь, преследуем?! — Она закончила, уже крича на него, голос разорвал тишину, и пара ворон взлетела с веток дерева.
Уголок рта Ламба дернулся, но он не взглянул на нее.
— Мы будем преследовать. — Словно это был согласованный факт. — Может, сможем обговорить. Выкупить их.
— Выкупить? Они сожгли твою ферму, повесили друга, украли твоих детей, и ты хочешь платить им за освобождение? Какой же ты ебаный трус!
Он все еще не смотрел на нее.
— Иногда трус это то, что тебе нужно. — Его голос был жесткий. Щелкающий в глотке. — Никакая кровь не вернет ни ферму из пепла, ни Галли из петли. Это прошлое. Лучшее, что мы можем сделать, это вернуть малышей, каким угодно способом. Вернуть их целыми. — На этот раз подергивание началось с его рта, пронеслось по его покрытой шрамами щеке к уголку глаза. — Потом посмотрим.
Шай последний раз посмотрела, когда они уходили навстречу заходящему солнцу. Ее дом. Ее надежды. Как день может изменить все! Ничего не осталось, кроме нескольких обугленных бревен, черных на фоне розовеющего неба. Не нужна большая мечта. Ей было плохо как никогда в жизни, а она бывала в плохих, темных, мерзких местах. Ей с трудом хватало сил, чтобы держать голову.
— Зачем им нужно было все сжигать? — прошептала она.
— Некоторым просто нравится жечь, — ответил Ламб.
Шай посмотрела на него, на потрепанное хмурое лицо под потрепанной шляпой — заходящее солнце отражалось в одном глазу — и подумала, как странно, что он может быть таким спокойным. Человек, не имевший смелости торговаться, обдумывал смерть и похищение детей. Был реалистом в отношении конца всего, ради чего они работали.
— Как ты можешь сидеть так спокойно? — прошептала она ему. — Словно… словно ты знал, что так случится.
Он все еще не смотрел на нее.
— Так всегда случается.
— Я испытал множество разочарований. — Никомо Коска, генерал-капитан Компании Милосердной Руки, говорил, чопорно оперевшись на локоть. — Полагаю, каждый великий человек их испытывает. Оставляет одни мечты, сокрушенные предательством, и находит другие. — Он хмуро смотрел на Малкову, на столбы дыма, поднимающиеся из горящего города в синие небеса. — Я оставил множество мечтаний.
— Должно быть, это требовало огромного мужества, — сказал Сворбрек. Его очки блеснули, когда он оторвался от своих заметок.
— Несомненно! Я потерял счет случаям, когда моя смерть преждевременно объявлялась тем или иным оптимистичным врагом. Сорок лет испытаний, борьбы, вызовов, предательств. Проживи достаточно долго… и увидишь все разрушенным. — Коска встряхнулся. — Но, в конце концов, это не было скучно! Какие приключения на пути, а, Темпл[9]?
Темпл сморщился. Он лично был свидетелем пяти лет редкого страха, частой скуки, периодической диареи, неудачи в избегании чумы и избегания боя словно чумы. Но ему платили не за правду. Далеко не за правду.
— Героические, — сказал он.
— Темпл мой нотариус. Он готовит контракты и следит, чтобы они выполнялись. Один из умнейших ублюдков, что я когда-либо встречал. На скольких языках ты говоришь, Темпл?
— Бегло не более чем на шести.
— Важнейший человек во всей чертовой Компании! После меня, разумеется. — На холме подул бриз и растрепал редкие белые волосы на покрытой пятнами голове Коски. — В будущем я расскажу вам свои истории, Сворбрек! — Темпл сдержал очередную гримасу отвращения.
— Осада Дагоски! — которая окончилась провалом. — Битва при Афиери! — постыдный разгром. — Годы Крови! — стороны менялись, как рубашки. — Кампания в Кадри! — пьяное фиаско. — Я даже содержал козу несколько лет. Упрямая скотина, но верная, этого у нее не отнять…
Сворбрек смог изобразить подобострастный поклон, сидя скрестив ноги напротив куска упавшей каменной стены.
