Смолка в ответ зло фыркнула в воду а Гром поднял голову и недобро посмотрел на Бьёрна. Любава перехватила этот взгляд, поднялась и успокаивающе погладила его по боку. Зеленые глаза её полыхнули.
— Если будешь так продолжать, Бьёрн, — тихо сказала она, — тебя не только лошадь слушаться перестанет.
— А ты больно умная, я смотрю! — огрызнулся он. — Тебе что за забота? Попросили — выполняй, пожалуйста! А все домыслы оставь при себе, мне они без надобности.
— Да уж на разум не жалуюсь! — Любава сдвинула брови, взяла коня под узду. И вот его она собиралась отвести на самое заветное место во всем лесу?! Не бывать этому! — В отличие от некоторых! Кобыла-то твоя живая, не машина бесчувственная, не механизм боевой, неужели не ясно? А впрочем, твое дело. Мой Гром будет стоять в своем стойле, твою кобылу на прежнее место поставим, куда батюшка велел. В конце концов, хозяйка здесь я.
Она отвернулась, показывая, что разговор окончен, мягко прошептала что-то ласковое и успокаивающее Грому, несильно привязала его к удобному выступу и, одарив Бьёрна таким взглядом, что ему бы впору было превратиться в кучку пепла, ушла на Скалу Предков одна.
Угрюмый вернул ей взгляд, похлопал лошадь по холке и, пригрозив: "Не лезь к коню, а то привяжу", уселся под дерево и стал дожидаться Гилрэда.
Едва Любаву скрыли ветки деревьев и кустарников, едва чаща сомкнулась за ней и спрятала от посторонних глаз, как девушка прижала ладони к лицу, всхлипнула и бросилась бежать, не замечая хлеставших ветвей. Она добежала до огромной, покрытой мхом и плющом скалы, прижалась к ней, упала на колени, захлебываясь в слезах и горе. Мысли, мысли — не слова выливались у нее; она просила защиты и помощи, просила спасти… Любава как будто выпала из реальности, забылась, ушла от всех проблем. Она бы могла просидеть здесь, наверное, вечность, но вдруг услышала какой-то странный звук и оглянулась.
Над ней стоял и смотрел умными и жалобными глазами Гром.
— Гром? — Любава удивилась: как он её здесь нашел? И как отвязался? Она улыбнулась. — Сбежал?
Гром покачал головой. Любава встала на ноги, вытерла слезы. "Погублена жизнь", — обреченно подумала она, села на коня и поехала обратно.
…Гилрэд появился на поляне, ведя своего коня в поводу.
— Ногу повредил, — с хитрой улыбкой объяснил он.
Бьёрн оглядел совершенно здорового коня и посоветовал:
— Да пошел ты!
Подозвал Смолку, рывком вскочил в седло и помчался прочь. Ему тоже не нравилась эта затея со свадьбой, но теперь отступать было уже некуда…
— А где княжна? — потерянно спросил Гилрэд, но тут за его спиной зашуршали кусты, и он резко развернулся, хватаясь за меч.
Любава удивленно вскинула брови и улыбнулась, глядя с коня на выдохнувшего с облегчением Гилрэда.
— Ого, на меня да с мечом? — озорно воскликнула она.
— Прости, княжна, не признал… — смутился парень, убирая оружие. — Привычка на каждый шорох подозрительный за меч хвататься…
— Вояки, — снова улыбнулась Любава, подождала, пока Гилрэд вскочит на своего коня, и они вместе поехали в сторону терема. Долгое время Любава молчала, слушая бесконечный говор Гилрэда, а потом, лукаво взглянув на него, спросила: — Скажи, Гилрэд, только по правде да по совести: что тебе Бьёрн обо мне говорит, когда вы вдвоем или на своем языке о чем-то толкуете, мне неизвестном?
Парень осекся и покраснел.
— Ничего интересного, княжна… — пробормотал он.
Любава глянула на него таким взглядом, который покорял даже непробиваемого Горыню, и вкрадчиво сказала:
— Лукавишь, Гилрэд… А по совести — по чести не скажешь ли? Бьёрн не узнает ничего.
— Не гоже, княжна, — опуская глаза, вздохнул тот. — Одно только скажу, что он, как и ты, я же вижу, свадьбы не жаждет, да и на язык остер…
— Обрадовал, — тоже вздохнула Любава. — Вижу, знаю, что не нужна я ему… Но замуж идти, толком не ведая, что о тебе твой суженый думает, — не слишком приятно, Гилрэд…
— Он острит все время, — понурился парень. — А что на уме у него, даже я не ведаю, друг его единственный… Он скрытный очень, недоверчивый… На то свои причины у него есть, не просто так все…
Любава не стала спрашивать, что это за причины: понимала, что ответа не дождется. Вздохнула. Жить одной семьей с Бьёрном, не зная о нем практически ничего, её отнюдь не радовало. Уж не говоря о том, что её вообще не радовала приближающаяся свадьба…
Весь оставшийся день Любава провела в своих покоях, выходя только чтобы поесть. Князь то и дело пытался её оттуда вытащить — видимо, хотел её снова столкнуть с Бьёрном, чтобы они хоть немного сблизились, но Любава не давалась и сидела у себя, заканчивая когда-то давно начатую вышивку. Но мысли её блуждали очень далеко от вышивания, и даже свою традиционную любимую песню она пела невнимательно, забывая слова и порядок куплетов. Наконец наступил долгожданный вечер, все затихло, все разошлись по своим покоям. И только Любава, встав среди ночи, тихим призраком прокралась вниз, во двор, а оттуда — в конюшню. Уходя, она давилась от смеха, представляя себе лицо Бьёрна, когда он увидит Смолку и Грома, стоявших в соседних стойлах…
— …Я не знаю, дяденька!!! Клянусь богами, не знаю!!!
— А кто должен знать?! Я, что ли?!
Кнут просвистел на этот раз не впустую, и мальчишка-конюх, взвыв от боли, попытался удрать от взбешенного Бьёрна, но кнут обвился вокруг его ноги и повалил на землю.
— Я, что ли, должен знать, кто лошадей по ночам переставляет?! Тем более, по-моему, ясно было сказано, к моей лошади никого не ставить!!!
— Ты что себе позволяешь!!! — крик остановил очередной замах кнута. Зеленые глаза обожгли адским пламенем, тонкие губы твердо сказали: — Бить некого?! На слабых отыгрываешься?! Не тронь, я сказала!!!
Мальчишка-конюх отполз к ногам Любавы и спрятался за нее. Кнут вновь свистнул в воздухе, но обвился не вокруг парнишки, а хлестнул по подставленной руке, натянулся, схваченный твердыми пальцами. Любава закусила губу от боли, зажмурилась, но тут же раскрыла глаза и твердо посмотрела на Бьёрна.
— Коли бьешь, так имей смелость бить того, кто может ответить! — крикнула она и с силой дернула кнут на себя. — Меня бей, я коня переставила!
От её рывка Бьёрн даже не шелохнулся, сам дернул так, что девушка, едва не упав, оказалась рядом с ним, со злостью прошипел:
— Что, теперь все будешь мне назло делать, дурой себя выставлять?!
— Сам ты себя дураком выставляешь! — с той же злостью, как змея, прошипела Любава. — Чурбан дубовый, бьешь, не разобравшись! Тоже мне, правитель! Дубина стоеросовая!
С этими словами она выпутала свою руку из кнута, развернулась, по обыкновению, хлестнув Бьёрна волосами по лицу, и подошла к несчастному конюху. Присела перед ним на корточки.
