— Мать, очнись! — прикрикнул шут, понукая кобылу.
— Ась? — встрепенулась та, поправляя платок, из-под которого выбивались седые пряди. — Ну да… Не замечалось ним такого ранее. Он уже лет пятьдесят, как не больше, в старостах ходит. Всегда спокойным был, рассудительным. И плуг починит и борону, если мастер в запой уйдет. Все у него при деле всегда ходили. И чего на него нашло? Не знаю. Выпил вчера, вроде как обычно, три чарки.
Шут присвистнул.
— Ничего себе, как обычно! Да у нас кузнец от такого замертво свалится!
— Ты, милок, не сравнивай хрен с морковью, — усмехнулась бабка, а стражники прыснули в свои железные рукавицы. — Мой муженек от этого даже не захмелеет, а тут на тебе! Я грешу на то, что его отравить хотели!
— И кто же? — удивился шут.
— Знамо кто, мужики. Должность его занять хотят, а это, извини-подвинься, пятьдесят монет сверх того, что наторгуем. А, может, и гость давешний чего в кружку подсыпал… — Она призадумалась. — Мужик же у меня государственный человек!
— Ну да… — согласился весельчак, откинул ладонью рыжие кудри и вновь тряхнул вожжами.
Солнце стояло в зените, и начало греть с такой силой, словно кто-то забыл закрыть заслонку у печки. С бедных гвардейцев пот лил в три ручья, но на всеобщее спасение телега въехала в лес. Тут же налетела мошкара и комары. Шут, бабка и летописец отмахивались от гнуса сорванными ветками орешника, а вот солдатам вновь не повезло. Треклятая мошка забралась под кирасы и шлемы и принялась кусаться. Стражники елозили по телеге, но советы снять доспехи игнорировали, ссылаясь на возможное нападение неожиданного врага. Так и ехали. Вдобавок ко всему прочему в животах у них начало урчать, а захватить в дорогу провизии вояки не удосужились. Хорошо себя чувствовали только привыкшая бабка и неприхотливый шут. Летописец, казалось, с головой ушел в свою книгу и не видел ничего вокруг. Он изредка спорил сам с собой, покусывал кончик пера и что-то писал на пожелтевших страницах. Королевский хохмач пытался определить, чем таким важным этот писака занят, заглянув через плечо, но тот буркнул что-то непонятное и пересел на дальний край телеги. Оставшийся путь до села Большая пахота проделали молча. Единственную фразу произнес один из гвардейцев, увидев изъеденный термитами указатель с названием населенного пункта.
— Наконец-то, уже все сварилось вкрутую!
Лесной массив остался позади, тогда как с фронта надвигались десятки покосившихся строений, обнесенных невысокими заборами.
— Мой дом самый последний, — крякнула старуха. — Туда гони!
— Как скажешь, мать. Держись крепче! — и шут стеганул кобылу веткой. Естественно, что та не попыталась перейти даже на рысь. Она повернула голову и, посмотрев взглядом «ты серьезно?!», продолжила лениво плестись по дороге, еле волоча копыта.
Солнечный диск продолжал плыть по небу, лавируя между редких перистых облаков. По пыльной обочине носились облезлые собаки и десятка два куриц.
— А где люди? — спросил летописец.
— По домам сидят. Деда моего боятся, — ответила старуха. Парень понимающе кивнул, поглубже натянул свой берет и придвинулся к гвардейцам.
Еще через минуту телега замерла напротив двора, где и жил виновник всех бед. На первый взгляд все было тихо и спокойно. Словно ничего и не произошло, за исключением бурых пятен на дороге.
— А это что? — указал на предмет своих наблюдений королевский писарь. Ответ бабки заставил его пойти пятнами и втянуть голову в плечи по самые уши.
— Так кровь, — спокойно ответила та, сползая на землю. — Говорю же, дед с вилами носился. Троих запорол насмерть, двоих подранил шибко. Остальные успели схорониться.
Гвардейцы спрыгнули с телеги, взяли алебарды наперевес и встали спина к спине. Заняли, что называется, оборону. Шут привязал поводья к забору и осмотрелся — нигде сумасшедшего старика не видно. Ставни наглухо закрыты, дверь тоже. Пожав плечами, он вошел через калитку во двор и направился к крыльцу.
— Я его в доме заперла, — крикнула Апполинария, прячась за кустами чертополоха на пару с писарем. — Я бы на твоем месте, милок, не выпускала его, от греха подальше.
Шут потрепал свои вихры.
— Мне же надо во всем разобраться. Меня сюда для этого сам король направил. Дед твой, вроде как, теперь под следствием. Троих укокошил, стало быть — убийца.
В тоже мгновение в доме что-то громыхнуло, раздался топот, и дверь содрогнулась под чьим-то натиском, но сдюжила, благо, что была подперта оглоблей. А через миг по двору разнеслась отборная брань. Со всех сторон к дому стали стягиваться селяне: уж коли этих пришлых не тронули, значит и им ничего не грозит, но близко все равно не подходили, наблюдали шагов с сорока.
Солнце начало медленно, но верно, клониться к горизонту, окрашивая небо в розовые и желтые цвета. Шут для пущей важности посмотрел на часы, сделав это так, чтобы жители Большой пахоты смогли оценить хитроумный механизм, но они не оценили.
— И так, — королевский балагур обратилась к гвардейцам. — Будьте наготове. Старика не кончать, а брать живым.
— Что мы, какого-то сморщенного старика не схомутаем?! — обиделись те.
— Да-да! — крикнула из чепыжей Апполинария. — Не убивайте деда. Он — государственный служащий! А вот второго можете.
— Какого второго?! — удивился шут.
— Того, с кем мой муж пил, ему первому черенком досталось. Сознанье из него вон и я этого охламона в сарай утащила. Там он связанный и валяется.
— Два дня? Как бы не окочурился. Странно, почему деда никак не отпустит… Ладно, потом разберемся. Приготовьтесь, выпускаю старика! — шут ногой выбил оглоблю и с ловкость циркового гимнаста забрался на крышу, предоставив гвардейцам свободу действий. И тут…
Раскатом грома разлетелся по округе злобный рык, который можно сравнить только, разве что, с ревом раненого быка. Входная дверь слетела с петель и, перевернувшись в воздухе несколько раз, упала в соседнем огороде. Одним прыжком преодолев крыльцо, во двор выскочил так называемый старик, одетый в одни трусы ниже колен и сжимающий в руках вилы. Хотя назвать его дедом язык не поворачивался. Гора мышц, и это не смотря на возраст. Увидев своего противника, гвардейцы пожалели не только о том, что приехали сюда, а что вообще родились на свет! Выстоять против такого здоровяка у них нет ни единого шанса, куда там простым жителям. Не удивительно, что в эту самую секунду завизжали местные бабы и попрятались в своих домах, хлопая дверьми и ставнями.
— Прощай, брат, — прошептал один из солдат, сглотнув комок, застрявший в горле.
— Прощай, для меня было честью служить с тобой!
