И алхимик, совершив необходимые магические действия, снова заставил вспыхнуть огонь и произвел несколько взрывов. Когда рассеялся ядовитый дым, он протянул Джиллету на ладони кожаный мешочек, стянутый шнурком.
— Мои наставления, которых тебе нужно будет придерживаться, чрезвычайно просты, — сказал он, — ибо мне было бы крайне неприятно, если бы магия столь высокой стоимости и чистоты не принесла желаемого результата только потому, что ты не сумел выполнить необходимые указания. Этот амулет нужно носить на шее, под… — Он хотел сказать «бельем», однако тело Джиллета было явно не знакомо с подобными изысками в одежде, так что он закончил: — Под одеждой. При необходимости его следует извлечь потихоньку, вот так, — и, показывая, как это нужно делать, алхимик грозно сверкнул глазами из-под кустистых бровей, — и, держа амулет в руке, обратиться за помощью к Риву Справедливому. Ты так и должен сказать: «Взываю к родичу моему, Риву Справедливому!» Ну и разумеется, ты должен быть столь же непоколебим в своем желании достигнуть цели, как и сам Рив Справедливый. Ничто не должно сбить тебя с пути!
Так наставлял Джиллета алхимик, и в этих вдохновенных наставлениях заключалась вся хитрость его ремесла. Естественно, в кожаном мешочке была обыкновенная грязь, притом довольно вонючая, а все волшебство, по сути, заключалось именно в словах, обращенных к Риву Справедливому. Любой человек, пожелавший произнести столь удивительное заклятие, мог быть уверен: перед ним откроются такие возможности, какие в иных случаях были бы для него совершенно недоступны, распахнутся все двери, будут предоставлены любые аудиенции, и повсюду в Северных графствах на него будут смотреть с должным почтением, несмотря как на незнатное происхождение обладателя амулета, так и на то, что нижнего белья у него никогда не было и в помине. В этом смысле волшебные слова, предложенные алхимиком, были куда более действенными, чем все его зелья вместе взятые. Ибо эти слова могли открыть перед Джиллетом двери любых домов. А возможно — если бы вдова Гюшетт оказалась достаточно впечатлительной, — и дверку в ее сердце. Посудите сами, какая невинная и мечтательная молодая женщина способна устоять перед поистине колдовской репутацией Рива Справедливого?
Но Джиллет, разумеется, стал протестовать. У него не хватало ума понять, в чем заключается хитрость алхимика. Не понимал он и смысла его требований. Уставившись на своего благодетеля, он бубнил:
— Но ведь Рив Справедливый мне не родственник. Моя родня хорошо известна в Предмостье. Мне же никто не поверит!
«Простофиля, — думал про себя алхимик, — идиот!»
Но вслух сказал, хотя, возможно, и чересчур запальчиво — из-за боязни, что Джиллет потребует свое золото обратно:
— Поверят! Если будешь достаточно смелым и, главное, уверенным, что все делаешь как надо. А словам этим совсем и не обязательно быть правдой. Считай их чем-то вроде своего личного заклинания, способного вызвать к жизни магические свойства данного амулета; они не причинят никакого вреда объекту твоих притязаний. Волшебство непременно достигнет цели, если ты в него поверишь.
Однако Джиллет продолжал колебаться, хотя одно лишь упоминание о вдове Гюшетт способно было необычайно прояснить его мысли. Впрочем, он понятия не имел о том, какой огромной силой обладают порой нематериальные идеи, а потому никак не мог уразуметь, что же он выиграет, назвавшись родичем Рива Справедливого.
— Как же такое возможно? — вопрошал он, точно алхимик, глядя в пустоту. Этому колдуну удалось-таки поколебать все представления Джиллета об окружающем мире, и Джиллет полагал, что именно окружающий мир и должен дать ему конечный ответ. Страстно желая как-то выразить мучившие его сомнения, он пояснил: — Мне нужен любовный напиток, чтобы вдовушка посмотрела на меня иными глазами. Что же я выиграю, если скажу заведомую ложь?
Возможно, именно из-за подобной детской простоты и наивности жители Предмостья Джиллета и любили. Однако алхимика он раздражал безмерно.
— Хорошо, слушай, — сказал алхимик, прибавив про себя: «Дубина ты стоеросовая, полудурок чертов!». — Это поистине драгоценное средство, и если ты не способен оценить его по достоинству, я предложу его кому-нибудь другому. Объект твоего вожделения к тебе никакой любви не питает. А ты хочешь, чтобы она воспылала к тебе безумной страстью. Вот и нужно кое-что изменить. — «Заставить ее подавить свое естественное отвращение к такой дубине, как ты!» — подумал алхимик, но вслух этого не сказал. — Нужно сделать так, чтобы она почувствовала к тебе страстную любовь, которой ты так добиваешься, сделать тебя желанным для нее. Если ты правильно воспользуешься моим амулетом, он непременно пробудит в ее душе страсть. А твое собственное смелое поведение и репутация родственника Рива Справедливого должны сделать тебя желанным для нее. Чего же тебе еще нужно?
У бедного Джиллета голова совсем пошла кругом: непривычен он был к таким философским дискуссиям. Вот тут алхимику, можно сказать, повезло, ибо в голове у Джиллета помещалась в данный момент одна-единственная несложная мысль: о ростовщике, который потребует выплаты процентов — одну пятую от общей суммы долга — уже через неделю и который, судя по его виду, вполне способен слопать Джиллета вместе со всеми потрохами, если тот не выполнит его требования.
Рассмотрев свое положение с точки зрения не абстрактных идей, а вполне конкретных образов, Джиллет понял, что нет у него иного пути, кроме как вперед. Позади маячили неотменимые обязательства перед ростовщиком, а впереди виделись прелестная вдова Гюшетт и взаимная страстная любовь.
— Ну что ж, прекрасно! — заявил он, предпринимая первую попытку вести себя так же решительно, как и знаменитый герой. — Давай сюда твой амулет.
И алхимик с мрачным и торжественным видом опустил кожаный мешочек в протянутую ладонь Джиллета.
А Джиллет решительно взял у него амулет, завязал шнурок на шее и спрятал мешочек под курткой.
Итак, он вернулся в Предмостье, вооруженный волшебным амулетом и хитростью, но совершенно не представляя, что ему делать с этим оружием.
Слова «верить», «храбрый», «неразборчивый в средствах» так и звенели у него в мозгу. Что же они означают? Ну, «верить» — это понятно, а вот «храбрый» в данном случае, как ему казалось, было совершенно не к месту. Опять же выражение «неразборчивый в средствах» имело некий оттенок бесчестья. А все вместе они звучали так же нелепо, как, скажем, «свинья с куриной головой» или «добрый лихоимец». В общем, Джиллет, можно сказать, уже чувствовал, сколь глубока и черна вода, по которой он пустился в опасное плавание.
