Воинственный бог снова смеется, колотя кулаком по набедренным пластинам своего доспеха:
— И люди в это поверят?
— Люди глупы, — пренебрежительно говорит белокурый бог. — Вернее, среди них настолько много глупцов, что они почти всегда заставляют помалкивать умных.
— Ты знаешь, а ведь мне куда больше нравится история об этом весельчаке Эдипе, сочиняющем о себе такие славные басни и берущем штурмом города, чем о добродетельном юноше, убивающем встречных на дороге и женящемся на ком попало.
— Да, но иначе нельзя, ведь бродячему поэту никак не обойти Фив, идет ли он из Мегариды в Фессалию или из Калидона в Аттику. Ему придется петь в лад с прочими, если он не захочет во время пира вместо жирного кусочка кабаньего хребта в поощрение получить по собственному худому загривку от какого-нибудь обиженного фиванского патриота.
— Странно, однако, представить этого Эдипа прижившим со своей матерью, женщиной, стало быть, не первой молодости, четырех детей. Можно подумать, во дворце фиванских царей не было подходящих молоденьких рабынь.
— Или считать его очень добродетельным супругом...
— Или тяготеющим к старым женщинам...
— Или предположить, наконец, — говорит белокурый бог, — что в каждом человеке заложена природой некая необъяснимая страсть, против воли толкающая его к убийству своего отца и к совокуплению со своей матерью.
Боги снова хохочут. Тонкий край солнца между тем выступает из-за морского горизонта.
— Продолжение поэмы будет ближе к истине. Эдип не поладил с советом фиванских старейшин, и те изгнали его, отняв право поедать лопатку жертвенного животного — так что тот погиб в битве, попытавшись силой вернуть трон. Но, мне кажется, завравшиеся поэты и об этом не скажут. Они предпочтут, развивая прежнюю тему, поведать о разоблачении невольного кровосмесительства Эдипа и его добровольном изгнании. Ну, остальное было настолько недавно, что это не успели забыть люди, не то, что мы. Сыновья Эдипа, решив разделить власть, не придумали ничего лучшего, чем царствовать попеременно — год мне, год тебе. Однако делить таким образом власть оказалось не легче, чем ветреную женщину. Заполучив в свою очередь трон, Этеокл решил, что проще будет просто избавиться от надоевшего соправителя. Дело кончилось бегством Полиника в Арголиду, женитьбой на дочери Адраста...
— И возвращением с аргосским войском под стены родного города. Но по-моему, история женитьбы на аргосской принцессе заслужит отдельной песни.
— Безусловно, история забавная. Придется объяснять, как это вышло, что царь-соправитель славного города Аргоса не нашел лучших женихов двум своим дочерям, чем изгнанный за убийство младшего брата сын калидонского царя Ойнея и, едва не убитый братом-близнецом, беглый сын Эдипа.
— А то у слушателей, чего доброго, возникнут предположения, что с этими дочерьми было что-то не того...
— Пожалуй, — соглашается белокурый бог. — Однако ты сам понимаешь, что история о том, как славный и благородный царь не мог спихнуть замуж двух неблагополучных дочерей — это не тема для поэта.
— Принцесса просто обязана быть умной, доброй и прекрасной.
— Вот-вот. Безобразная принцесса недостойна поэмы. Так что, выглядеть это будет так, — белокурый бог щелкает пальцами. — Во дворец Адраста сходилось так много женихов из лучших семейств, что выбрать достойного, не нажив себе смертельных врагов из числа обиженных, оказалось нелегкой задачей. Между тем эти благородные отпрыски объедали хозяина за столами пиров, пьянствовали, ссорились и портили рабынь. Тогда Адраст решил прибегнуть к совету бога. Он отправил гонца...
— в Дельфы...
— ...за советом к всеведущему богу Аполлону. «Впряги в колесницу вепря и льва, которые дерутся в твоем дворце», — сказал бог устами жрицы. Одной бессонной ночью, продолжая ломать голову в размышлениях о неизвестных ему странных животных, которые должны явиться для выяснения отношений в его дворец, Адраст застал в зале пиров яростно ссорящихся Полиника и Тидея. Споря о величии своих родных городов, они держали руки на рукоятях мечей, а над их разгоряченными головами покачивались висящие на стене разрисованные щиты с фиванским львом и калидонским вепрем, задетые в пылу спора. Разведя спорщиков своими дланями и вспомнив об оракуле, Адраст...
— Тут же их женил...
— Пообещав восстановить каждого на отеческом троне. Ну, а так как Фивы ближе...
— То мы любовались сегодня этим заревом...
— К которому не остался бы равнодушен любой поэт.
В пологих лучах утра резки тени. Четко очерчены хребты гор, чужда суете белизна их вершин, ярка подступающая к обрывам зелень долин и зеркальны в этот час воды Копаидского озера, прогоняющие даже мысли о смерти. Неплохая декорация для того, что должно произойти в этот день.
Ржут боевые кони бога войны. Его доспехи пылают на солнце цветами пламени и крови. Смеются глаза белокурого бога, колчан которого полон несущих чуму серебряных стрел:
— Интересно, хватит ли нынче в Фивах вина, чтобы заливать погребальные костры?
* * *Говорят, где-то в стране мертвых, в глубинах недр, там, где в каменной тверди скрыты темницы древних богов, несет караул великий воин, один из тех трех, равных которым не было под небом. Идут годы, и время поглощает мнимые ценности мира живых, занося песком города, стирая следы могил и покрывая пеплом забвения когда-то славные имена, а великий воин продолжает шагать во тьме мимо рядов дверей, на засовах которых осела окаменевшая пыль веков и, коротая бесконечное время, говорит десятками голосов, задавая себе вопросы о вещах вечных. Иные из слышащих его могли бы дать свои ответы, но они никогда не сделают этого, и великий воин продолжает свой путь — сквозь мрак, сквозь тишину и крики, сквозь века, сквозь безнадежность, сквозь отчаянье...
Никому не дано знать, что положит конец его пути.
* * *Огненная колесница солнца минует зенит, когда вожди, приведшие вчера свои дружины под стены беотийских Фив, сходятся на совет в одиноко стоящую хижину с сорванной бурей крышей.
Адраст, в этот кровавый день уже потерявший зятя, своих лучших воинов и блестящие надежды, угрюмо мрачен, его царь-соправитель Амфиарай — прославившийся искусством гадать по огню и умением без промаха метать в цель копья — безмятежно спокоен, как подобает мудрецу, уверенному, что его будущее давно предначертано роком и взвешено на весах судьбы. Явившийся же последним Полиник взбешен и выглядит, как человек, которому недостает лишь повода, чтобы отыграться на ком-нибудь, попавшем под руку. Остальные вожди похода мертвы. Впрочем, исход битвы еще неясен.
