– Много от тебя толку,- проворчал я и начал спускаться с печи, морщась от боли и неуклюжей одеревенелости затекших мышц. Сперва на уступок, затем на лавку, а уж с нее на грязный пол.
– И раз… И два… И… Аи!
Пол неприветливо ощетинился острыми заусеницами неструганых и уж тем более некрашеных досок.
Кое-как достигнув дверей и вспомнив по дороге около десятка матерных слов и три предлога, я вышел на крыльцо, ощутимо приложившись лбом о низкий косяк.
– Оклемался? – удивленно обрадовался старый дед, чья длинная белая борода покоится на плече.
– Вроде бы… – неуверенно подтвердил я.
Старик задумчиво поскреб свою лысую макушку.
Облаченный в ветхое рубище на голое и грязное тело, он походил то ли на отшельника, то ли на юродивого. Скорее все же первое. Поскольку ветхий деревянный сруб, вросший в землю по самые окна, окружает дикая лесная чаща. Одни дремучие деревья да кусты папоротника. Лишь справа примостилось довольно просторное строение, кое-как слепленное из кособоких жердей и пластов пушистого мха. А юродивые все больше к людям тянутся.
– А я глюка видел,- зачем-то сообщил я.
– Эт что за невидаль? – Лохматые брови старика удивленно приподнялись.
– Такое синее с усиками и одним глазом…
Объяснение получилось расплывчатое – кто угодно может так выглядеть,- но бородатому пенсионеру этого оказалось достаточно.
– Это типичная, крокозябра.
– А…
– Жить будешь.
– У…
– Вот если бы ты увидел зяброкряку… тогда да… как есть помер бы. А так должен выдюжить.
– А она какая? – на всякий случай уточнил я. Хоть буду знать, чего лучше не видеть.
– А кто его знает,- пожал плечами дед.- Сие есть тайна великая: кто видел – все померли как один. Некому рассказать. Соображаешь?
– На троих? – уточнил я.
– Почему на троих? – изумился длиннобородый дед, отложив в сторону ветку можжевельника.- Сам понять должон. Это чудесное свойство моего зелья.
– А вы, стало быть… доктор.
– Да не,-отмахнулся дед.-Самородок я, наследственный. По отцовой линии дар этот передается… людей исцелять, значит… Кудесник я. Травами целебными, отварами да настойками разными, заговорами-наговорами благочестивыми страждущих пользую.
«Фармацевт»,- всплыло в памяти. Но вслух я этого не сказал. Кто его знает, что слово это означает – вдруг обидное что?
Теперь понятно обилие разных сушеных трав в избе. С их помощью дед готовит свои зелья, после которых появляются крукозу… за… короче, глюки. Так легче выговаривать и понятнее. Интересно, а заявившая на меня свои права мадам тоже из этих бредовых видений? Или… Это «или» не сочетается с виденной мною пылью во всех углах. Все-таки глюк. Ну и ладно.
– А что со мной было? – спросил я после того, как безрезультатно попытался вспомнить это сам.
– Змей тебя люто потоптал, по саму шею в сыру землю-матушку вогнал. Аль запамятовал?
– Начинаю вспоминать.- Перед внутренним взором пронеслось видение чего-то огромного, изрыгающегопламя во все стороны. Кто-то кричит: «Дай жару!» Он
налетает на меня… крылья машут, поднимая ветер… Бородатое лицо, и что-то обжигающее вгрызается в кишки… – Огонь!
– Верно. Змей Горыныч, огнем дышащий. Добрынюшка сказывал – о трех главах.
– Что-то в голове темно,- прошептал я, оседая на землю.
– Зяброкряку видишь? – принялся тормошить меня дед.- Погодь помирать-то, сперва подробно опиши ее.
Но помутнение рассудка миновало, и я смог перевести дух:
– Попустило.
– Вот и хорошо,- разочарованно произнес дед, скрываясь в избушке. Откуда вернулся с погнутым казанком, наполовину заполненным густым травяным отваром, в котором сквозь скрученные листья и стебельки трав проглядывали чьи-то лапки и крылышки.- Пей!
– Там кузнечик,- пытаюсь протестовать я.
– Для навару,- сообщает дед и заставляет сделать глоток.
На вкус зелье не столь мерзкое, каким кажется на первый взгляд. Немного приторно, но вполне пригодно к употреблению.
От добавки категорически отказываюсь. Пускай ищет другого добровольца для составления фоторобота зяб-рокряки. Надеюсь, наука как-нибудь обойдется без этой конкретной жертвы.
– Ты, поди, есть хочешь?
– Благодарствуйте, но больно уж наваристый кузнечик попался…
– Этот не помрет,- пробурчал седовласый старик, перекидывая бороду с одного плеча на другое.- Пошли в избу.
В связи с отсутствием какой-либо иной альтернативы данному предложению, кроме бессмысленного топтания на крыльце, я последовал совету старшего.
В голове, наверное из-за зелья, немного гудело и потрескивало, а окружающий мир обозревался сквозь мутноватую пелену. Второе Я, тихонечко дремавшее до этого мгновения, проснулось и пробурчало: «Фокус поймай или головку протри -запись плывет». Вот только из его совета я мало что понял. Первую часть можно, наверное, перевести на нормальный язык приблизительно так: «Будь внимателен», а вот вторую… как может прояснить зрение возвратно-поступательное касание упомянутой внутренним голосом части тела?
За время моего отсутствия в обстановке избы заметных изменений не произошло, так что я скромненько пристроился на колченогом табурете в уголке и принялся терпеливо ожидать, когда память вернется ко мне.
Она не спешила. Старик успел основательно опустошить свои запасы, извлекаемые из самых неожиданных мест – избушки, имеется в виду,- и расставил их на столе.
– Принеси дров – они в сарае – и истопи печь.
Пришлось подниматься и ковылять за дровами, которые оказались ночным кошмаром папы Карло – просто страх какие вертлявые и непослушные. Непоседы.
Расположив щепки на колосниках по принципу вигвама, я щелкнул пальцами и принялся раздувать вспыхнувшие язычки пламени. Потянуло дымком, нос и глаза защипало. Зато зрение прояснилось.
– Огниво и тр… – начал было дед, перебиравший пшено, отвлекаясь от своего занятия и поворачиваясь ко мне. Да так и замер с вытянутой в сторону рукой и
полуоткрытым ртом. Тряхнув головой, словно отгоняя видение, он вернулся к прерванной работе.
Чего это он?
Оставив разгорающуюся печь на волю судьбы и хорошей тяги, я подошел к темнеющей в стене нише, на которую пытался указать целитель, и обнаружил там замусоленную тряпку и странное приспособление.
«Огниво! – догадался я.- С его помощью зажигают огонь. А…»
Сглотнув, я с подозрением посмотрел на свои руки – как у меня это получилось?
– Зажег? – спросил дед.
– Горит,- ответил я.
– Ага,- изрек он, заливая перебранное пшено водой и проворно пристраивая казанок в печи. Там, оказывается, для этого дела даже специальный крючок предусмотрен.
