Гудок повторился. Кажется, теперь звук его донесся с другой стороны. Оттуда, откуда я приехал. Вновь воздушные потоки зашуршали по неровным стенам туннеля, по влажным, покрытым росой рельсам, по липкой земле. Где я, что я, как я — все эти вопросы пронеслись и мигом потухли в голове. Я помнил, где я, что я и как я. К сожалению, помнил.
Крик электропоезда раздался уже гораздо ближе. Поднялся ветер. Я сообразил, что валяюсь посреди путей в опасной близости как от рельсов, так и от силового кабеля. В нескольких метрах от меня искореженной железкой покачивалась почерневшая от электроразряда дверь вагона. К счастью, туннель метро не встретил меня непроглядной темнотой: где-то наверху еле светилась тусклая лампочка; точно такая же висела метрах в пятидесяти дальше по туннелю. Я поднялся, скривился от боли в груди, от боли в ногах, от боли в голове. Все тело, казалось, было одним сплошным очагом боли. С неимоверным усилием я сделал шаг, другой, третий. Я пытался убежать от надвигающегося из недр подземного лабиринта состава и не сразу сообразил, что вряд ли удастся это сделать. Тогда я приник к стенке в надежде отыскать какой-то парапет, безопасное укрытие, вентиляционную или технологическую шахту. Странно, но страха я не испытывал. Совершенно. Наверное, слишком сильно болело тело, чтобы оставались хоть какие-то силы на эмоции. Чисто инстинктивно, повинуясь древнему механизму поиска выхода из опасной для существования ситуации, я брел вдоль стены как можно быстрее, пока не наткнулся на какое-то отверстие. Это был люк, скорее всего, технологический. Я упал на колени, сорвал решетку, кое-как прикрученную к люку, и протиснулся внутрь.
Гудок раздался почти за спиной. Я пополз вперед по темному проходу, мало соображая, что делаю. Ни куда может привести меня этот сомнительный путь, ни насколько он длинен, я не думал. Просто полз вперед, подальше от места трагедии, подальше от ужасных антрацитовых глаз незнакомца, выкинувшего меня из поезда. Подальше из этой чертовой преисподней метрополитена. Говорят, в периоды особых нервных потрясений человек способен на всякие вещи, недоступные для исполнения в нормальном состоянии. Я говорю о случаях вроде того, когда женщина переворачивает тяжеленный автомобиль, чтобы освободить своего ребенка. Не остается во всем мире ничего кроме проблемы и самого простого, самого очевидного ее решения. Женщина не ждет эвакуатор, спасателей, кран или что-то еще; она самостоятельно освобождает дитя, хотя то кажется нереальным для очевидцев. А я всего лишь полз и полз вперед, прочь от демона со страшными глазами и от туннеля, где чудом выжил.
Любой путь рано или поздно имеет конец. Это логично. Иначе невозможно. Ведь нет и не может быть во вселенной чего-то бесконечного, не имеющего своего логического завершения. Даже сама вселенная — и та конечна как в пространстве, так и во времени. Неважно, что человеку не дано узреть конечность вселенной. Важно, что так оно есть на самом деле. Вот и узкий, грязный, пропахший крысами и гнилью проход в толще земли, по которому я с кряхтением полз, все-таки кончился. Пришлось потрудиться, прежде чем очередная решетка поддалась моим стараниям и со звоном вылетела наружу. За ней последовал и я. Вывалился в холодную вонючую лужу, рухнул всем своим изнемогшим, обессилевшим телом. Охнул и на миг потерял связь с реальностью. Когда, наконец, поднялся на колени, то разглядел на ладонях кровавые подтеки из ран, оставленных крысиными зубами. Созерцая алую жидкость, я выбрался из лужи на более или менее сухое пространство, уперся спиной в шершавую бетонную стену. В мыслях я все еще полз по проходу, все еще слышал вой сигнала электропоезда, ощущал ногами холодный ветер. Долго пришлось вот так вот сидеть, разглядывать кисти рук и приходить в себя.
Потом я стал оглядывать место, в котором очутился.
Это была какая-то не то улица, не то переулок, перекрытый сверху бесформенными нагромождениями стальных конструкций и бетоном. Неподалеку в мусорном баке полыхал огонь, крупные искры метались над раскаленным жерлом бака и устремлялись под хаотический свод переулка. Пламя отбрасывало языки света и тени на стены, на грязный асфальтобетон, на отвратительные мусорные кучи. В нише противоположной стены тоже полыхал огонь, но уже не в недрах мусорного бака, а прямо на асфальте. Территория огня была огорожена порожними жестяными банками из-под пива.
Где я, черт возьми? Что это за район?
Не сразу я заметил, что нахожусь в переулке не один. То тут, то там из мусорных куч высовывались грязные головы людей. Посмотрев на меня секунду, головы вновь укрывались в мерзкой грязи. У мусорного бака стоял наполовину сокрытый пламенем бомж, греющий над огнем ладони в рваных перчатках. Дальше под сводами непонятных конструкций тоже были люди. Они все в основном сидели на картоне или газетных кипах так же, как сидел я. Кто-то бесцельно ходил взад-вперед, кто-то подъедал остатки в консервных банках.
Должно быть, меня отнесло в какое-то гетто. В место, где обитают исключительно бомжи. И крысы, полчища крыс, совершенно не боящиеся людей. Снующие везде и всюду. Противно пищащие, семенящие мелкими лапками по лужам, шуршащие в мусоре.
Крысы и бомжи.
Я сделал огромное усилие над собой и поднялся на ноги. В груди ныло, однако, ощупав ее, я пришел к выводу, что ребра все же целы. Зудели раны от грызунов, болели синяки от падения на пути, дрожь от ноябрьского холода овладела телом. Я как мог быстрее зашагал прочь из грязного переулка, сам грязный и рваный, вряд ли отличающийся от прочих обитателей этого забытого богом места. Гревший руки бомж осклабился, когда я проходил мимо. В глазах его сверкнуло безумие. Или, быть может, то был лишь отсвет пламени?
— Добро пожаловать в ад! — крикнул бомж хриплым голосом, после чего рассмеялся так, как смеются голодные гиены в африканских прериях.
Я судорожно повел плечами, стараясь никого и ничего более не замечать. Ноги, ватные, уставшие после «марш-ползка», несли меня неизвестно куда, но это уже хорошо, что несли. Я свернул за угол, в другой переулок, но тут меня ждала та же мрачная картина грязной обители отбросов. За новым углом — то же самое. Пронеслась мысль, намекнувшая, что я из подземного лабиринта метрополитена попал в наземный лабиринт какого-то нереального царствия грязи и упадка. Совершенно не понимая, что за район города передо мною, я шел и шел по лужам, по старым газетам, по остаткам крысиных тел, по консервным банкам. Шел, пока не выдохся, пока силы вновь не стали уходить в далекое далеко. А гетто все не кончалось, даже крупных улиц, мостовых, проспектов не встретилось. Ничуть, хотя я прошел, должно быть, с километр.
