Снежана, закончив рассказ о давно миновавшем бое, теперь ехала молча, задумчиво сдвинув тонкие брови, — видно вновь переживая события, казавшиеся забытыми, но вдруг так ясно выступившими из пелены времени. Синие глаза посмотрели на меня:
— Я обещала Ольгерду навещать его могилу раз в пять лет.
Девушка поправила меховую шапку, опушенную иглами инея, и улыбнулась.
— А ведь этот день по законам нумерологии должен быть если не счастливым, то во всяком случае удачным. Восьмерка — куб первого четного числа и двойной квадрат его, а это напоминает каждому о вечности и незыблемости вселенной.
Я выразил искреннюю надежду, что так оно и будет — удача нам не помешает в таком странном месте, где безмятежность природы пронизана неприятным ощущением опасности.
Снег слепил глаза, и лишь случайный взгляд помог мне заметить почти невидимую тень, отбрасываемую стенками неглубоких выемок, бегущих одна за другой вдоль снежной насыпи.
Я спрыгнул с коня, чтобы разглядеть их поближе, сапоги взметнули сверкающие искры не смерзшихся снежинок.
Почти догадавшись, кому принадлежат следы, я все же опустился на землю, желая убедиться в своей правоте, поскольку оставшиеся на виду углубления были почти засыпаны, чудом сохранившись за грядой после ночной метели.
Длинная ступня оканчивалась широкими плоскими пальцами, развернутыми веером, что обеспечивало устойчивость ноге и ее владельцу. Я поднялся с колен, отряхивая руки от снега.
— Гоблины были здесь несколько часов назад, — сказал я. — Ветер прекратился до того, как пороша успела замести их следы.
— Это неважно.
Снежана встряхнула черными волосами, спадающими на плечи из-под пушистого заиндевевшего меха шапки. Белый единорог под ней нетерпеливо рыл снег золотым копытом.
— Я дала слово Ольгерду, что навещу его в определенный день и отказаться от него не могу.
Девушка тронула поводья, и единорог под ней расправил крылья, заскользив над снежной пустыней.
Высокий сугроб взорвался перед нами комьями снега, и из-под него вылез ледяной курганник. Длинная, прозрачная голова твари заканчивалась прямым, как у дятла, клювом. Два толстых рога, словно уши, поднимались по обе стороны черепа.
Тело чудовища было длинным, и казалось обманчиво хрупким. Тонкие лапы разгребали снег, освобождая хвост, на котором были нанизаны человеческие черепа.
— Лучше бы ты послушала своего друга, амазонка, — сказал курганник.
Его голос был тихим, словно шелест ветра далеко, на дне холодного фиорда.
— Я не боюсь гоблинов, — ответила Снежана.
— Напрасно. Эти твари поедают своих родителей, как только вырастают. Убить человека — для них особая доблесть. Как только вы въехали в Долину ветров — по крайней мере, три прайда гоблинов отправились по вашему следу.
Девушка презрительно фыркнула.
— Тогда почему они до сих пор не напали, сосулька?
Неясные тени пробежали по лицу курганника, словно там, где-то в глубине льда, перекатывалась вода. Для него это означало улыбку.
— Они боятся меня, красавица, — сказал он.
Монстр наклонил голову, прислушиваясь к завыванию ветра.
— Мне нет дела до тех, кто умирает в Долине, — произнесло существо. — Здесь нельзя жить. Сюда приходят только за смертью. Люди, гоблины, кобольды режут друг друга, одни ради золота, другие для шкур и мяса. Каждый считает себя высшим существом, а остальных — зверями. Мне все равно.
— Чего ты хочешь? — спросил я. — Денег?
Курганник всплеснул тонкими птичьими лапами:
— Какой вздор! Мне не нужны монеты. В отличие от вас, людей, я счастлив и без них. Я нуждаюсь в чем-то неизмеримо большем или меньшем, это уж как посмотреть. Единственная крохотная капля крови — вот плата за проезд.
Я усмехнулся, глядя на нелепое создание, и снял кожаную перчатку, освобождая руку. Однако тварь отрицательно замотала прозрачной головой с такой силой, что казалось, тяжелые рога отвалятся, не выдержав напряжения.
— Нет, не ты! Виру[1] платит тот, кто нуждается в проезде, а это не ты, красавчик, а твоя спутница ведунья. Ей и резать пальчик.
Снежана, не желая спорить из-за пустяка, сняла с пояса тонкий кинжал, уколов острием палец. Курганник немедленно подставил неизвестно откуда появившуюся склянку из горного хрусталя и поймал алую каплю, плотно закрыв горлышко флакона притертой пробкой.
Довольно перекосив лицо, возможно, подмигнув, он немедленно исчез в сугробе, принявшем прежний вид застывшей морской волны с гребешком пены. Снежана, склонившись с седла, зачерпнула с верхушки снега, вытерла кинжал и палец, недоуменно покачав головой:
— Что за глупые причуды, не ворожить ведь он собрался.
Я промолчал, уже жалея о нашем согласии — ведь кровь хранит в себе память о человеке, вряд ли она понадобилась курганнику для коллекции или доброго дела.
Впрочем, возвращать склянку было поздно, тварь не сидела в сугробе, а постоянно меняла место, неслышно струясь под снегом.
2
Согласно обычаю, Ольгерда похоронили возле родной деревни. Затем кобольды, призвав элементалей земли, перенесли курган в Ледяную пустыню, — в далекий холодный край, где солнце никогда не садится, зависнув низко над горизонтом. Русы верили, что тем самым оказывают уважение мертвому.
Спрыгнув на снег, Снежана остановилась возле насыпи, вглядываясь в нее, как будто желая разглядеть лицо воина. Я услышал негромкий голос.
— Вот я и пришла, Ольгерд. Годы пролетели так быстро, и так много всего случилось за это время. Но я никогда не забывала, что живу благодаря тебе, отдавшему свою жизнь за мою.
Вдруг в вышине раздался тонкий дрожащий звук, как будто струна ожила на мгновение и вновь замолчала. Это пронесся первый, одинокий порыв ветра перед надвигавшейся бурей.
Он принес с собой тучи, закрывшие солнце, затенившие все вокруг, спустившиеся так низко, что казалось, их можно достать острием меча.
Покинув седло, я подошел к Снежане, настороженно оглядывающейся вокруг. Черное клубящееся марево начало сгущаться, превращаясь во вращающийся кокон, вдруг распавшийся на две части, плеснув голубоватым светом. Перед нами предстала фигура всадника на коне в боевом облачении.
— Ольгерд! — воскликнула Снежана, порывисто шагнув к нему.
Но я удержал ее, положив ладонь на плечо — нечто странное происходило с другом ведуньи. Лицо его исказилось и набрякло, руки метнулись к горлу, как будто пытаясь ослабить невидимую веревку, стягивающую шею, веки неестественно сжались, заползая за глазные яблоки, лезущие наружу.
