Рыцарь Рэндери поставил кубок на стол и нахмурился.
— Вы напали на вашего соседа во время «Божьего перемирия»? — спросил он.
— Перемирия? Да если бы я слушал недоносков в рясах, мне давным-давно пришлось бы подохнуть от тоски! — захохотал Роберт Лев. — Сами-то они, небось, развлекаются с бабами и жрут вино всю неделю подряд безо всяких там перемирий — так почему же добрым рыцарям нельзя махать мечом в воскресенье? К тому же мы закончили дельце уже после полуночи, когда весь христианский мир вступил в понедельник… А любой самый тупой монах скажет вам, что перерезать горло своему соседу в ночь с воскресенья на понедельник — не такой уж великий грех!
Рэндери покачал головой, но тут «красоточка», все время поглядывавшая на знаменитого трубадура, воспользовалась случаем, чтобы покинуть объятья краснолицего барона и подойти к гостю. Пока Роберт Лев, глотая кубок за кубком, поносил монахов и все перемирия на свете и хвастал добычей, захваченной в позапрошлое воскресенье, она переглянулась со странствующим рыцарем, непринужденно уселась к нему на колени и обхватила руками его кудлатую голову.
Рэндери засмеялся и дал ей выпить из своего кубка.
— И вон того ублюдка я тоже притащил из замка вместе с собаками и конем! — крикнул Роберт Лев, метко швырнув костью в спину одного из шутов. — Хотя уже жалею, что я это сделал — любой из монастырских ослов смешил бы меня лучше, чем он… Эй, дармоед! А ну, иди сюда!
Шут, трижды неуклюже перекувырнувшийся через голову якобы от полученного удара, раскинул руки и рухнул в обморок под ноги другим шутам.
— Я с тобой не шучу! — гаркнул Роберт Лев, хватая следующий полный кубок. — Иди сюда и встань вот здесь!
Он вытянул руку и ткнул дрожащим пальцем в то место перед столом, куда немедленно должен был встать шут.
Никто из смертных, за исключением разве что римского папы да некоторых странствующих рыцарей, не посмел бы ослушаться Роберта Льва, когда тот приказывал таким голосом и таким тоном… И шут, разом оставив свои шутовские ужимки, вскочил на ноги так живо, будто пол под ним вдруг превратился в раскаленные угли. Медленно-медленно он подошел вплотную к столу и встал там, где ему было велено, уронив руки и с напряженным ужасом глядя на графа.
Утонув в объятьях страстной красотки, заслонившись кубком с вином, Кристиан Рэндери мельком взглянул на шута и так же мимолетно удивился.
Шут был одет не в обычную пеструю шутовскую одежду, а в какие-то дряхлые отрепья и в короткую мохнатую безрукавку, распахнутую на голой тощей груди. Шутовского колпака на нем тоже не было, и все могли любоваться его бритой головой с забавно торчащими ушами. Но только это и было в нем забавным, в остальном же он и вправду был не смешнее любого из монастырских ослов, — и самый задрипанный из ослов, когда-либо виденных Рэндери, выглядел куда упитаннее и счастливее нового шута графа Роберта Льва.
Странствующий рыцарь смотрел на шута не дольше пары мгновений, прежде чем его отвлек долгий жгучий поцелуй неутомимой красотки, но за это время Рэндери успел заметить, что шуту, должно быть, лет шестнадцать-семнадцать, что его щеку пересекает длинный свежий рубец, и что он похож не на старательного дурачка, обязанного потешать блестящее общество, а на ребенка, разбуженного внезапно обрушившейся рядом с ним молнией божьего гнева…
— Пой, дармоед! — крикнул Роберт Лев и грохнул по столу не то кулаком, не то кубком. — Пой, если уж ты ни на что другое не годен! А ну-ка, грянь нам про Полли и про монаха!
— Пой! — хором заорали все рыцари — а женщины согласно завизжали, кроме тех, что были заняты делом, как красотка на коленях у Рэндери.
Сквозь этот дьявольский шум не сразу стало слышно, как шут отчаянным тонким голосом затянул на мотив какого-то псалма:
— Шел я по проулочку
и встретил Пегги-дурочку,
ах ты, Пегги-дурочка,
курочка моя!
Я говорю: «Покайся мне!»
И слышу: «Лишь наедине!»
Ах ты, Пегги-дурочка,
курочка моя!
«Ты приходи ко мне и — ах! —
тебе покаюсь я в грехах!»
Ах ты, Пегги-дурочка,
курочка моя!
Многие рыцари подхватили песню, и в их нестройном хоре совсем затерялся дрожащий голос шута:
— Она в грехах покаялась,
а после с брюхом маялась,
ах ты, Пегги-дурочка,
курочка моя!
— И как тебе не стыдно так визжать и мяукать при моем госте, знаменитом трубадуре?! — гаркнул Роберт Лев, когда пение и хохот немного приутихли. — Надо бы тебя выпороть или на натравить на тебя собак, дармоед, недоносок, отродье дворовой девки и упыря! Ладно, иди сюда… Иди сюда! Или мне повторить это в третий раз?!
В третий раз ему повторять не пришлось — шут проворно пролез под столом и очутился рядом со своим господином.
— На, прочисти свою ржавую глотку! — граф сунул в руки шуту полный до краев кубок. — Пей… Пей, кому говорю! ПЕЙ!!!
Вино заплескалось через край, когда кубок оказался в дрожащих руках шута, шут на мгновение вскинул глаза на графа, и Кристиан Рэндери вдруг подумал, что где-то раньше он уже видел такой взгляд, от которого хотелось то ли выругаться, то ли перекреститься… Но где именно — он так и не вспомнил, потому что шут залпом выпил вино, закашлялся и провалился куда-то за спину Льва…
И тут двухнедельное веселье, которое давно потихоньку катилось к концу, вдруг ярко вспыхнуло, как свеча перед тем, как угаснуть.
Такое веселье всегда разбивает время в мелкие дребезги, так что нечего потом и пытаться собрать осколки в единое целое.
Для Кристиана Рэндери после очередного кубка время тоже разлетелось на куски, словно многоцветный витраж от удара камнем, и он даже не пробовал собрать куски воедино, с интересом рассматривая каждый осколок в отдельности…
Бродячий монах, которого Роберт Лев несколько дней тому назад притащил в замок и который до сих пор мирно похрапывал в обнимку с винным кувшином, неожиданно проснулся и затянул на весь зал веселую песню о прекрасной пастушке, а половина гостей с хохотом стала ему подпевать…
Какой-то осатаневший рыцарь вдруг вскочил на стол с воплем, что под столом сидит дьявол, который только что укусил его за лодыжку! Размахивая мечом, рыцарь чуть было не отхватил ухо своему соседу, но тот ловко свалил пьянчугу на пол полуобглоданной бычьей костью. Монах оборвал пение и полез под стол, чтобы изгнать дьявола молитвой; обратно он так и не вернулся, но дьявол никого больше не кусал.
Зато перегрызлись штук пятнадцать собак, а вслед за ними перегрызлись рыцари, споря, какая собака победит. Вскакивая в азарте, они чуть было не опрокинули стол и помирились, когда псы, испуганные покатившейся со стола посудой, бросились врассыпную.
