Письмо, которое Ярла теперь сунула под нос стражнику, в кармане малость поизмялось. Потому грязнобородый сперва и глянул на него небрежно, вскользь. Но как только хорошенько разглядели текст, печати да подписи подслепые глаза, аж подобрался весь: ну, раз такое дело, для города важное, раз высокая просьба, ступайте, ступайте себе, госпожа, не препятствую и даже милости прошу... Чуть не раскланялся.
Про себя-то, наверное, изведется от любопытства - какое такое дело? В письме подробностей-то нет, их гонцы на словах досказали. И оружие Ярлино - самое обычное, не какой-нибудь там колдовской меч, который чудесным огнем горит, так, что помимо прямого назначения вместо светильника использовать можно. У всех видунов-охотников обычное оружие. А если уж некоторым хочется "волшебность" подозревать, так вся она в том заключается, в чьих оружие руках. Да и то не волшебность... Но это не каждому объяснишь. Да не каждому и надо объяснять.
Разве что мешочек с кристаллами-ловцами, в который успел стражник нос сунуть, мог грязнобородого на кое-какие подозрения и догадки навести. А мог и не навести. Ну, то ли стеклышки, то ли недорогой хрусталь, уж точно не алмазы, потому что где же такие алмазы, с крупную монету, взять? Одинакового размера, и обточены одинаково, плоским восьмигранником. Девицы блестяшки и безделушки любят... Но даже если связались в уме стражника эти "блестяшки" с "важным делом" и с кристаллами сумеречных охотников, про которые многие знают, потому как не секрет - то и пусть его.
В ответ на "милости прошу" кивнула Ярла с бесстрастным лицом, мешок и чехол затянула, на плечо закинула и зашагала к воротам.
Еще рубежа белых лореттских стен не пересекла - а уже поглотил ее город, как немногим раньше купцов, что на фелуке плыли, ремесленников и старую крестьянку. Как поглощал всех, кто попадал в него. Окунулась Ярла в портовый шум-суету.
На реке чего только нет: и рыбачьи лодки утлые, убогие, не поймешь, как на воде держатся, ко дну не идут, и богатые, чуть не золоченые, с высокими носами. А вот и большой корабль причаливает, из тех, что в дальние плавания ходят. По Нороле ведь до самой Виеттии, крупного приморского города, доплыть можно, а оттуда и в океан выйти. Наверное, и этот корабль виеттский, торговый. На помощь бородатому неряхе второй стражник спешит - такое судно потруднее, чем лодку, досмотреть, там товаров не в двух коробах.
Другой большой парусник разгружают уже. С корабля носильщики, под тяжестью согнувшись, волокутся, а обратно, владельцами судна подгоняемые, бегом бегут. Шум, гам, кто-то тут же на месте сделки заключает, товар не то сбыть, не то купить пытается, рыбаки свой улов тащат. Человек семь или больше матросов бредут, пьяно шатаясь и горланя песни - поди, из ближайшего кабака. "Дорогу! Дорогу!" - это личная охрана кого-то из богатых горожан своему господину, пожелавшему речную прогулку на закате дня совершить, расчищает путь. Востроглазые воришки тут и там снуют, размалеванные шлюхи в пестрых платьях вышагивают. Погода-то нынешним летом не больно жаркая, а им товар надо демонстрировать, вот и ежатся в своих нарядах с вырезами чуть не до пупа.
За городскими воротами поспокойнее, уже не так шумно и суетно, но тоже народ есть. Не самый большой город Лоретт, но и не маленький.
Люди, люди, обычные люди, как недавние Ярлины попутчики, как тот купец, в котором она тягу к жадной хитрости угадала, как стражник с неопрятной бородой... Люди, в которых "помутнения" недобрых склонностей внутреннему взору видуна заметны. У кого едва-едва, у кого сильнее - явный намек на "темноту", которая в один прекрасный день уже без всяких намеков в проявленного ларва, в свинцовое "облако" на привязи-пуповине, из спины растущей, может превратиться. Большинство - таких, с "намеком на темноту". А некоторые, редкие, уже с теневыми спутниками. У одних эти тени маленькие, почти прозрачные, бесформенные. У других - явственные, в человеческий рост, и очертаниями не то человека, не то зверя напоминают.
И где-то среди всех этих людей, может, есть один, из-за которого она здесь. Который ту самую ночную тварь создал, что троих лореттцев убила. И теперь она, Ярла, должна сделать свою работу, тоже убить - саму эту тварь. Но, скорее всего, бывшего хозяина лореттского ларва уже нет в живых, и умер он недавно, незадолго перед тем, как тварь первое свое нападение совершила. Так бывает чаще всего. Старые, долгоживущие ларвы, годы или десятилетия назад освободившиеся, большая редкость. Если по какой-то причине ларв сразу, едва свободу получив, не начинает охоту на людей, не привлекает к себе внимания и стрел да ножей охотничьих, а уходит куда-нибудь подальше от человеческого жилья, в глухие леса, в горы неприступные, то мало вероятности, что когда-нибудь в город вернется. Но все же совсем и такую возможность исключать нельзя. Без человеческих жертв силы тварей с годами тают. Если вздумает ларв их пополнить, то один ему путь - к людям. Не зря среди видунов рассказы про нескольких древних ларвов ходят, которых не то что десятилетиями, веками истребить не удается. Потому что прячутся надежно, а как силы подрастеряют - поживятся человеком-другим, и снова в свои тайные убежища возвращаются.
Но это все исключения из правил. Чаще по-другому: только освободится ларв да малость окрепнет, тут же и пойдет людскую кровь проливать, и остановиться не может. Тем себя и выдает.
"А не страшно тебе, когда их, ларвов-то, видишь?" Вопрос из прошлого. Лет пятнадцать назад или больше задал его Ярле Риттон Нир, отцов товарищ, в фейренском доме Ольмара гостивший. Надежный человек - других видуны в свою тайну не посвящают. Но стало вот любопытно ему... Со слов Ольмара знал, каковы все эти "помутнения" да темные "облака", за людьми волочащиеся. Но самого-то Ольмара, конечно, не спрашивал, страшно ему или нет. Мужчинам бояться, а тем более сознаваться в своем страхе не пристало. Но Ярла-то девчонка, ребенок, а детям во сне присниться неведомое что, уже испугались да заплакали.
Ну и разъяснила Ярла отцову другу, что да как. Это для него, Риттона, ларвы - неведомое. А для видунов - с детства привычное. С младенчества. Сколько себя помнят, столько и видят ее, темную людскую суть. Привыкают значение ее понимать. Но понимание это не страхом, не отвращением вызвано. Младенцы страшное да неприятное вообще по-своему как-то истолковывают. В самом раннем детстве кто червяков да жуков без страха и отвращения в руки не брал? Ну а как повзрослеешь, все эти насекомые создания противными казаться начинают. Так и тут: взрослеешь, понимаешь с годами, что в ларвах, силы понабравшихся, но связанных еще с хозяином, приятного мало. А уж в свободных тем более. Но не настолько все это страшно, чтобы в истерику впадать. Потому что привычно. Потому что - жизнь каждодневная. Ну, свободные-то ларвы, может, не совсем каждодневная, но и в них необычного нет ничего. Опасное, смертельно опасное даже - есть, а необычного нет.
