Больше не стал Риттон ни о чем спрашивать. Про то, например, как это - жить, людей, считай, насквозь видя, всю их потаенную сущность, все помыслы, в которых они, бывает, и самим себе признаться не хотят. Страшно? Или наоборот - удобно? Привычно...
Риттон не спросил, Ярла не рассказала. А могла бы порассказать еще, как отец ее с пеленок учил своего видуньего дара посторонним ни единым намеком не выдавать. Объяснял, что другие люди почти все ларвов не видят и не подозревают об их существовании.
- Так надо им всем растолковать, что к чему, - заявляла Ярла, - они тогда сразу и перестанут думать плохо и делать.
Ольмар только улыбался в бороду, но грустной улыбкой.
Потом-то Ярла больше стала понимать и про людей, и про жизнь. Не все - друзья и доброжелатели, как Нилана или Риттон. Далеко не все. Поэтому для большинства видуны - просто охотники, которые даром разглядеть ночную тварь, когда она для обычных людей невидима, владеют. Ну и еще драться умеют хорошо и кое-какую магию знают особую. Эту тайну, тайну ремесла, уважают, как тайну фарфоровых дел мастеров да стекольщиков, изысканные вещицы выделывающих, или аптекарей, что чудодейственные пилюли от всех болезней готовят и омолаживающие притирания для богатых дам. Но о другой тайне, помимо этой, профессиональной, ни слова никому кроме тех, в ком как в себе уверен. О самом существовании этой тайны - ни слова. Ночные твари, демоны, порождения тьмы... порождения зла. Никто, кроме видунов и самых близких их соратников не знает и не узнает вовек, откуда на самом деле все эти исчадия берутся. Потому что многим, слишком многим ответ на этот вопрос может не понравиться.
Словно в подтверждение этих мыслей дорогу Ярле перешел человек в рясе двухбережника.
Никто не должен знать, двухбережники в первую очередь.
Какова истинная сущность скрытности видунов - притворство, хитрость? Или самозащита, необходимая, чтобы выживать в мире, таком, какой он есть? Слишком тонкой бывает грань между тем и другим... А за ней, за гранью, по ту ее сторону, где хитрость лживая - все то же: "мутные" помыслы, преддверие темноты.
День переставал быть днем, становился вечером. Сегодня в советный дом к городским старшинам идти поздно. Надо подходящий постоялый двор отыскать, не сильно дорогой, но приличный. Денег у Ярлы, особенно с учетом задатка, гонцами привезенного, хватило бы и на гостиницу подороже, но зачем? Роскоши ей не нужно, не так воспитана.
Нанять повозку, да у кучера совета спросить? Они всегда знают, в какой гостинице какие цены да условия. Но нет, пожалуй, лучше пешком пройтись да самой поискать, заодно и осмотреться, освоиться.
Ярла миновала рыбачий квартал, улицу купеческих подворий - в них не стоит соваться, здесь только купцов и принимают. Дальше городские трущобы начались, где на мало-мальски приемлемое жилье рассчитывать нечего. Тут самые неудачливые мастеровые ютятся, да тот люд, который к тем, кто побогаче, нанимается в услужение. Да те же воришки, что в порту и на рынках промышляют. Да еще нищие. Эти свой кусок добывают в других местах, где богатые господа гуляют, где у них можно попросить. А ночевать сюда возвращаются.
Дошла до сейманскиого квартала. Это во многих городах как пограничье между мирами, между миром бедности с одной стороны и зажиточности, а то и роскоши - с другой. Потому что есть среди сейманов и совсем голодранцы, а есть и такие, что в золоте да в бархате щеголяют, и ездят на дорогих породистых лошадях. Но роскошь у них другая, чем у знатных, наполовину в пыли. Сейманка, что в золотых ожерельях в три ряда, вполне может по улице босиком пройтись. Непостоянная роскошь, переменчивая: сегодня у тебя все и денег куча, а завтра отвернулось счастье - и нет ничего. Поэтому сейманское богатство - без чванства, без высокомерия.
А больше, чем удачливых барышников, среди сейманов всяких актеров-комедиантов, жонглеров да певцов. Эти ходят выступать на площадях, перед богатыми домами, после представления собирают медяки, реже - золотые монеты, что бросают им. Еще много гадателей, к которым, бывает, и из знати кое-кто наведывается судьбу узнать. И карточных шулеров много, и знахарок да ворожей - в общем, кого только нет.
За сейманским кварталом начались побогаче улицы, почище малость да поприличнее. Здесь уже не такая публика разношерстная да двусмысленная. Больше - степенные горожане, бородатые домохозяева, дородные матери семейств, которые на рынок сами ходят, но в сопровождении служанки, и она покупки за ними тащит.
Тут не бедняцкие лачуги, а дома в один-два этажа. Опрятные дворики, садики с цветами. Вьюны по заборам ползут. Если гостиница попадется - она уже не для иногородних купцов будет, для разных других приезжих.
Вот вывеска: "Постоялый двор "Золотой карась". Буквы простые, никаких особых пририсовочек да значков, которые вроде как для украшения, но посвященные знают, что не в украшении дело. Одна завитушка тайный дом свиданий означает, другая - воровской притон. Ярла в этот "язык вывесок" давно посвящена. "Золотой карась" по всем признакам - заведение пристойное и неплохое. По меркам середнячковских кварталов, конечно.
На первом этаже столовая просторная, но темноватая. В кованых светильниках под потолком только половина свечей горит. Экономят хозяева. Но чисто, и кормят, наверное, неплохо. Не гарью пахнет, а едой. Можно поужинать. Да и комнату снять.
Обстановка чем-то на тот постоялый двор в Шенгире похожа, как бишь его... Да, еще бы ей удачу в Лоретте такую же, как в Шенгире.
Приехала Ярла в Шенгир за таким же вот делом, как в Лоретт, только не городские старшины наняли ее, а один вельможа, который очень уж за свою жизнь опасался. Прямо возле его особняка одно за другим два убийства произошли - садовника убили и конюха. Приехала, зашла на постоялый двор - да, какая-то "Черепаха", не то серая, не то еще какая, вот как назывался. Расположилась поужинать. И нате вам: через два стола сидит тип долговязый, шляпу истрепанную надвинул на самые глаза. То есть, это остальные все его видят так, в том числе и собеседник его, которому он в рюмку водки все подливает и подливает. А Ярла другое разглядела: рябь плывет лицу, что под шляпой, в тени. Такие волны - где глаза, где нос, рот - не разобрать. Смотрела и сама себе не верила: бывает разве такая удача, чтобы охотник в первую же попавшуюся дверь вошел и точнехонько на свою добычу наткнулся?
Тут же отвела глаза. Нельзя, чтобы этот, в шляпе, заметил, как она на него таращится, да неладное заподозрил. Вот оно еще для чего нужно, умение виду не показать, что и в ком видишь, умение каждый свой взгляд контролировать. Свободный ларв когда хочет, чтобы видели его, когда страха человеческого, пищи своей жаждет - чудовищем показывается. А когда скрывается - людской облик принимает или невидимый. И тогда для всех он или невидимка, или обычный себе человек. Для всех, кроме видунов. Чары невидимости им не помеха, а в поддельном "человеке" такая вот волнистая рябь сразу в глаза бросается. И тут уж никак нельзя, чтобы "человек" или невидимка на себе пристальный взгляд поймали. Спугнуть можно. Тут сделай вид, что как все, не замечаешь ничего. И потихоньку руку в заплечный мешок, один ножик и один кристалл-ловец достать... А другой рукой - кинжал из ножен поясных. Перевязь с метательными ножами Ярла обычно только на охоту надевала, а в "Черепахе" тихо-мирно собиралась поужинать, поэтому из оружия на ней один кинжал-квилон на поясе и был. Один-то всегда при ней. Бросок - молния просверкнула, прочертила в воздухе. Пока летел нож, понял ларв опасность. Дернулся в сторону - да поздно. А следом за ножом еще и кинжал полетел, оба в грудь вонзились, один правее, другой левее.
