— Путаю я их, херувимов, — объяснил он Авразилу: — как заставлю трубить кого-нибудь из первой семерки (дело-то военное, разбираться некогда), так обязательно какая-нибудь гадость: то лампа дорбалызнется, то скелеты из могил полезут. Вот я им цифры и намалевал.
Тут Авразил обратил внимание еще на семерых духовиков, стоявших с кислым видом по порядку номеров. У каждого в руках была медная труба и пакет с сургучными печатями и надписью «При Акопалипсе вскрыть».
Георгий перехватил взгляд ангела:
— Ноты у них там, — пояснил он: — Музыка им понравилась, дудилам. Готовы день и ночь репетировать. Я и запечатал.
Авразил хотел сказать, что надо писать не «Акопалипс», но, взглянув в светлые глаза Победоносца, перевел разговор на другое:
— Смотрю, у тебя драконов прибавилось.
Белую шкуру мерина испещряли пятна, которые при ближайшем рассмотрении оказывались трехцветными татуировками драконов, пронзенных копьем.
— Работаем помаленьку, — скромно ответил архангел.
— Скоро придется шкуру наращивать. Коню, я имею в виду, — отвесил Авразил неуклюжий комплимент.
— Уже. Два раза. Вот недавно был случай…
Беседу прервал разъяренный Господь: он и Фома наконец-то выбрались из-за лошадиных крупов. Заметив багровое лицо шефа, опытный полководец оборвал рассказ на полуслове и, пришпорив мерина, скрылся на острие булавки. Воинство ринулось следом. Миг, и кабинет опустел.
— Ты что себе позволяешь! — взревел Всевышний.
Сбиваясь и путаясь, Авразил начал оправдываться. Не дослушав, Господь махнул рукой:
— Бери булавки и проваливай! У меня теперь в столе порядок, проверять не надо… Гвардию не трожь!
Авразил выбрал себе легкую конницу и бронетанковую дивизию. И, на всякий случай, прихватил гвардейский ангельский хор.
— Не забудь пройти инструктаж у Моисея, — напутствовал его Бог: — Как говориться, С Богом!
Фома на уход Авразила никак не прореагировал. Он пытался краем ковра стереть с подошвы сандалеты последствия учебной тревоги.
В отдел связей с общественностью Авразил залетать не любил. Пророк Моисей, залучив свободные уши, мог трепаться веками. Но перед отправкой на модель отметка об инструктаже была обязательной, иначе бухгалтерия не принимала отчет к оплате.
— Знаем, знаем! Аттестовывать миры летим! — встретил ангела пророк. — Ну-ка, восьмую заповедь справа налево.
Авразил отбарабанил ответ.
— Молодец, — похвалил его Моисей тоном палача, довольного выносливостью жертвы.
Еще с полчаса Авразил доказывал свои знания. Десять заповедей, свой конек, Моисей заставлял называть через букву, задом наперед, на языках живых и мертвых, в редакции братских вероучений. Наконец, утомился.
— Скажи мне, как другу и соратнику, — начал пророк, — вот я на фуршете у Будды одну-единственную фразу сказал, не подумав, и меня сразу лишили квартальной премии. А ты, — в Хранилище бардак развел, черти у тебя разве что не живут, Землю в Реальное Пространство пришлось до времени выпустить, и что?
Авразил промолчал. Моисей обиженно засопел:
— Ну, не хочешь, не надо. Инструктаж ты прошел. На вот, почитай на досуге, — он выкатил тележку, заваленную богословскими трактатами. — К отчету приложишь конспекты. Список контрольных вопросов получишь по возвращении.
Пророк удалился и Авразил вполголоса выругался. Он ожидал какой-нибудь подлости, но такое! С трудом волоча за собой тележку, он направился на чердак, к Хранилищу Миров.
У врат Хранилища переминался с ноги на ногу апостол Петр, пряча за спиной объемистый баул.
— Заходи, дядя Петя, — сказал Авразил: — Сезам, откройся!
Тяжелые створки со скрипом разошлись. «Вернусь — надо будет смазать», — подумал ангел. Навстречу, с мешков из-под пыли веков грубого помола поднялся черт. Отряхивая красные шаровары, он радостно осклабился.
— Я уж заждался тебя! — приветствовал нечистый Авразила.
— Чего надо?
— Слышал, тебя посылают на аттестацию. Даже объединитель включат.
— Ну, и?
— Попутчиками будем!
— Нафиг ты мне сдался?
— То есть как? Уговор был?
— Уговор только Земли касался.
— Не скажи. Договаривались о совместной работе по модели. Название там не фигурировало.
— Теперь фигурирует. Изыди…
— Погоди, погоди! — черт умоляюще сложил лапки и закатил глазки. — Ты наше предложение помнишь? Так вот, место тебя дожидается с удвоенной зарплатой плюс процент с оборота.
— Меня пока не увольняют.
— Так уволят! Ты что думаешь, в приказе будет упомянута Земля? По предсказаниям наших ясновидцев тебя уволят за «несоответствие служебному положению, выразившемся в невозвращении с аттестации миров».
— Это почему «невозвращении»?
— Сказать не могу — подписку давал. Вот если ты меня с собой возьмешь, мне приказано всемерно содействовать успешному завершению твоей миссии.
Авразил задумался. Ему на удивление легко сошло с рук все перечисленное Моисеем. Что, если черт не шутит? Меняя тогу на рабочий комбинезон и упаковывая в рюкзак книги и сухой паек из манны небесной, он все не мог прийти к решению: брать черта с собой, или нет. «Все равно увяжется. Пусть лучше на глазах будет».
— Собирайся, — хмуро сказал ангел.
— Всегда готов! — черт ловко отсалютовал хвостом.
Авразил подошел к апостолу Петру.
— Ну, не поминай лихом, дядя Петя. Прости, если что не так.
— Я тут тебе припас на дорожку, — апостол протянул баул.
— Что там?
— Рыбка. Копчененькая. Собственного изготовления.
— Копченая?! — изумился Авразил, — Это, где ж ты?
— Я одну из ихних труб приспособил, — Петр покосился на черта. — Наш-то, божественный огонь без дыма, без копоти.
— Во даёт! — восхитился черт. — Он там рыбу коптит, а мой кореш из кочегарки уже третий выговор схлопотал за падение тяги и снижение производительности.
Авразил его проигнорировал.
— А внизу? Варенье?
— Мурка там. В магнитной банке. Она тебе пригодится. Дыра умная. Командам обученная.
— Ага! «Жрать», «спать», и… — нечистый захохотал.
— Умолкни! — прикрикнул на него Авразил.
Петр поставил баул на пол, неуклюже обнял ангела и троекратно облобызал. Затем, не говоря больше ни слова, отвернулся и, загребая ногами пыль веков, ушел. Авразил вздохнул.
— Слышишь, Авразил, — вырвал ангела из задумчивости нечистый. — Ты ничего не чуешь?
— Нет.
— Беллетристом потянуло!
— Каким?
— Да все тем же. Кто про последний день модели накропал.
— Ну и что?
— А то! Действовать надо, а не вздыхать. Мы, можно сказать, творим историю на глазах изумленной публики. Ведь каждое наше слово записывается!
