Не может быть.
Она видела смерть отца. Видела, как Дядя Проперо стоял над ним, сжимая нож. Она ловила своего рода галлюцинации под действием наркотиков.
Рука метнулась к шарфу, и, сдернув его, Эйприл увидела уродливый шрам. Горло ее отца было перерезано. Человек — ее отец — увидел, что она поверила, и улыбнулся.
— Ты выросла похожей на мать, — сказал он. — Красивой.
Эйприл отбросила волосы. Это было тем, что она делала, когда получала комплименты о своей внешности. Сзади нее кто-то закашлялся. Когда она оглянулась, увидела мальчика в наручниках.
— Кто это? — спросила она.
— Никто, о ком бы стоило волноваться.
— Я видела его раньше, — сказала она, мрачнея от вида мальчика. Его неприметные мышиные волосы. — С Элиотом, — она резко закрыла рот.
Не выдавай информации своему тюремщику. Шок, наркотики и ее истощение о многом говорили. Она не могла доверять этому человеку, несмотря на нахлынувшие воспоминания.
— Ох, — сказал ее отец, звуча очень огорченно. — Я надеялся, что ты уже знаешь, что твой братец предатель.
— Предатель? Почему? — она не должна была говорить ничего.
— Из-за порядочности. Он лоялен к вашему дяде.
Насколько Эйприл знала, Элиот не разговаривал с Просперо больше года. Элиот дал ей надежду. Он не поддавался Просперо, но, даже если бы он уступил ему, она бы не обвиняла его. Если бы все это время отец был жив, он должен был перевернуть небо и землю, чтобы спасти Элиота от принца. Он не имел права презрительно кривить губы, говоря о ее брате.
И все же многое изменилось. Элиот сбежал от их дяди, и вот она наедине с незнакомцем, который когда-то был ее отцом. Искал ли ее Элиот? А Аравия? Мать?
Эйприл изучила комнату. Сложена из неприглядного камня. Уродливо. Единственное окно высоко на стене, и свет через него проникает грязный и плотный. Они под землей. Подвал? Это комната с несколькими дверями, но лестниц нет. Если это подвал, то здание над ними гротескно. Она должна выбраться из этой комнаты, чтобы попасть наверх. Может быть, она даже возьмет с собой мальчика. В конце концов, он нужен ее брату. Она сосредоточила внимание на отце.
— Почему ты носишь эти робы? — спросила она. — Прячешься в неком монастыре?
Он засмеялся, а мальчик в углу ответил.
— Он Преподобный Мальконент. Тот, кто поднимает волнения в городе, — его голос стал низким и обвинительным. — Взрывает церкви.
Эйприл рассматривала отца, желая иметь веер или что-то еще, за чем можно было бы спрятаться.
Собирался ли он ранить ее? Был ли он похож на Просперо? Спасут ли ее накладные ресницы?
— Ну, эта одежда не очень подходящая.
— Расскажи мне о себе, — ее надолго потерянный отец ровно уселся с одной стороны софы.
Что сказать? И чего не сказать?
— Я принадлежу клубу, — медленно сказала она. — Тому, где твой помощник меня нашел, Клубу Разврата. Это хорошее место, чтобы… заводить друзей. Проводить время. Это то место, куда я иду, когда больше не могу выносить присутствие матери, — он должен был заботиться о матери. Должна ли она сказать, что его «смерть» разрушила ее? Что она не смогла свыкнуться с чумой? Что забросила Элиота лет уж пять как, и едва-едва была матерью для Эйприл? И что он был жив все это время, но никогда не пытался с ними связаться. Гнев затопил ее. Ради чего он их бросил?
Для того, чтобы носить робу и наряжаться религиозным деятелем? Бомбить и взрывать? В городе уже этого хватает.
— Ты будешь со мной, когда моя армия возьмет город, — его глаза замерцали. — Они прошли через ад и обратно, но ты дашь им надежду.
— Потому что я такая… — она взглянула на парня в углу. При сером освещении его лицо было болезненно-бледным. По каким-то непонятным причинам, зная, что он слушает, она не смогла себя заставить произнеси слово «хорошенькая».
— Они жили в болотах, — продолжил Мальконент. — И вернулись к цивилизации. А ты представляешь собой все то, что город может им дать, — Эйприл все больше убеждалась в его безумности, этот маниакальный блеск его глаз переполнял чашу того, что она могла вынести не содрогаясь. Он что, просто видел в ней хорошенькую девочку, своего рода приз, стимул? Почему он отошел от проблемы ее похищения именно сейчас?
— Я провожу целые дни, приклеивая ресницы, — заикнулась она. — Это долгий процесс, которому я долго училась на практике. Сверкающие тени для глаз. Платья с пайетками, — она углубилась в детали и особенности создания причесок. Ее поза никак не менялась. Он кивал, и его глаза были скучающими. Она забыла о мальчике в углу в стремлении показаться безобидной и пустой.
— Прекрасно, — сказал Мальконент, вставая. — Я был прав, что оставил тебя. Ты будешь очень полезна. Потому я не могу позволить тебе убежать, маленький павлин. Я запру за собой дверь. Если что-то понадобится, попроси стражей.
Эйприл затаила дыхание, пока он не ушел. Ей бы стоило попросить его взять ее с собой, но любые попытки сбежать лишь привлекли бы его внимание, но она не так глупа, как притворялась. И, будучи истощенной и с одурманенной головой, ей не светят призовые места за бдительность или интеллект. Она откинулась назад, довольная тем, что сидела на софе.
— Так теперь ты маленький павлин Мальконтента?
Она подпрыгнула. На мгновенье она совсем забыла о мальчике, прикованном к стене.
— Полагаю, так и есть, — ее называли намного хуже, чем павлином. Она подавила зевок. — Что ты сделал, чтобы привлечь его внимание?
— Я изобретатель, — сказал он.
Она заглянула за спинку дивана.
— Он хотел, чтобы ты что-то изобрел? Или он просто хотел изобретателя, чтобы приковать его к стене? — спросила она, думая о полной ученых дядиной темнице.
— Он хотел, чтобы я кое-что разрушил, — мрачно сказал мальчик. — Чтобы сконструировал бомбу для него. Но я не хотел. — Голос его дрожал, когда он говорил о бомбежках Мальконтента. Что он знает о таких ужасах?
— Это хорошо, — сказала она. — Я восхищаюсь подобным бунтарством. — Она прикрыла плечи волосами.
— Я знаю, чем ты восхищаешься. Я видел мальчика, который привел тебя сюда.
Он ревновал? Или просто злился? В клубе он краснел, когда она смотрела на него, и Элиот предположил, что она пугает его. Вероятно, тот факт, что он прикован к стене, развязывал ему язык.
— Он милашка, правда? — Эйприл старалась не повышать интонацию, ее взгляд сосредоточился на изобретателе. Он был совершенно неподвижен, колени притянуты к груди. С наручниками на запястьях у него была не очень-то большая свобода передвижений.
Он поднял подбородок, словно позволял ей хорошенько его рассмотреть. Это сделать она была вправе. За исключением того, что она опустила свой подбородок, на мгновенье прикрыла глаза так, чтобы деликатно вспорхнули ресницы, и развернулась так, чтобы он мог видеть ее безупречный профиль.
