Мария сказала:
– Стряпа, если тебя когда-нибудь захватят пираты или возьмут в кольцо индейцы, или если ты свалишься в море и на тебя нападет акула, я позабочусь о том, чтобы твои сегодняшние труды не остались забытыми, пусть это даже будет стоить мне последней капли крови.
– Спасибо, мисс Мария, – сказала Стряпуха, – я и не сомневалась.
Мария вскарабкалась по Парадной Лестнице, бегом проскочила Герцогский Коридор, поднялась по Будничной Лестнице, миновала Коридор Для Знатных Гостей, еле-еле одолела Потайную Лестницу Для Гостей Заурядных и на цыпочках двинулась по Черному Коридору Для Двоюродных Свойственников. В конце его, там, где большая часть кровли оставалась еще крепкой, располагались две спаленки, в которых обычно почивали Мария и мисс Браун. У Стряпухи, чтобы добраться сюда из кухни, уходило три четверти часа, потому что у нее были Больные Ноги, да и Капитан, кое-как ковылявший за ней по лестницам, ужасно задыхался, но мисс Браун все равно заставляла их стелить для нее постель.
Мария осторожно заглянула в открытую дверь.
На кровати, задрав в потолок невыносимый нос, лежала тиранша. Она читала книгу с набивным, будто кушетка, сиреневым корешком, называвшуюся «Повседневный Светоч». В свободной руке она держала пропитанный одеколоном платочек, коим порой обмахивала «Повседневный Светоч», а порой оглаживала кончик собственного носа, ставший от такого ухода красным и как бы отполированным.
Вокруг мисс Браун располагалось ее движимое имущество. Под туалетным столиком опасливому взору Марии предстали выстроенные аккуратной шеренгой тридцать пар остроносых туфель, – острые, словно мастерок строителя, носы их были покрыты морщинами. На платяном шкафу стояли пронзенные булавками круглые серые шляпки без полей. На прикроватном столике помещалась подборка книг, чтение коих составляло усладу мисс Браун, – «Дневник» Джорджа Фокса, «Благочестивая жизнь» Дж. Тейлора и «Путь паломника», о котором Гек Финн заметил однажды: «написано интересно, только не очень понятно». В углу комнаты помещался буфет, а в нем – кружевные косыночки с рюшечками, которыми мисс Браун украшала свой бюст; туалетный столик россыпью покрывали разнообразные острые и твердые предметы. Пахло в комнате ни разу не использованными ридикюлями, переложенными лавандовым цветом или присыпанными нафталином и спрятанными под замок.
Подоконник занимало шпионское снаряжение: телескоп для слежки из окна и лупа, с помощью которой мисс Браун отыскивала грязь.
Ее воспитанница на четвереньках двинулась вперед. Не подымаясь выше линии гувернанткиного взора, она проползла мимо кровати и незамеченной добралась до окна. Затем, зажав лупу в зубах, в которых пираты, – когда не пьянствуют, – держат абордажные сабли, Мария поползла назад к двери (дорогою сронив в одну из туфель канцелярскую кнопку, которые она держала для подобных оказий) и благополучно выбралась в коридор.
После чего поспешила к себе.
В голой комнате, обставленной исключительно и только чугунной мебелью, она вынула из кармана бесценный мешочек и, присев на кровать, развязала его. Маленькая женщина лежала, как задыхающаяся лягушка, по-прежнему прижимая к груди младенца, и Мария с помощью лупы, не торопясь, рассмотрела обоих.
Одежда на женщине была бедная. Простенькое облачение, связанное из шелковистой шерсти и препоясанное, будто монашеская ряса. Кое-где из платья торчали нитки, оно казалось поношенным, но прочным. Лицо у женщины было румяное и здоровое. Младенец, как и подозревала Мария, оказался голубоглазым.
Закончив осмотр, Мария засунула обоих пленников в ящик туалетного столика, связала узлом свои замызганные одежды и на цыпочках отправилась пить чай.
Однако, пробудившись назавтра, владетельница Мальплаке счастья уже не испытывала. Земляника и сливки, оставленные ею на блюдце в ящике, оказались нетронутыми, а от своей пленницы Марии ничего, кроме злобных взглядов, добиться не удалось. О том, чтобы играть с ней, не могли быть и речи.
– Стряпа, – спросила она за завтраком, – как по твоему, пройдет сегодня мигрень у мисс Браун?
– Нет, мисс Мария, – ответила Стряпуха.
– Она мне оставила математические задачки, чтобы я их до обеда решила, – кажется, по алгебре.
Мария с безучастным видом поболтала в чашке ложкой и искоса глянула на Стряпуху.
– Надо бы мне повидаться с Профессором.
– Ну так беги, любушка, повидайся. Если Кое-кто вылезет из постели, я уж ей и вдоль и поперек распишу, до чего ты занята со своей аблегадаброй, пусть только спросит.
– Стряпа… – начала Мария.
– Да, любушка. Про акул ты мне уже говорила.
Профессор, бедный как церковная мышь, одиноко жил на Верховой дороге в домике, некогда принадлежавшем лесничему.
От руин дворца по всем направлениям расходились великолепные аллеи, на которые в былую пору с помпой выезжали герцоги, если у них возникало желание проветриться, или если во дворец заглядывали, чтобы провести уик-энд, граф Парижский с королевой Викторией. С течением времени эти аллеи преобразовались в дороги для верховых прогулок – в ту пору считалось, что здесь лучшиая в Европе фазанья охота, и сюда нередко заглядывал король Эдуард. Когда на каретах ездить перестали совсем, дороги обратились в длинные и узкие лесные прогалины, и стряпчие, ведающие делами поместья, сдавали их фермерам под пастбища.
Вот на одной такой «дороге» и жил Профессор.
Профессор был неудачником, хоть он и прилагал немалые старания, пытаясь скрыть это обстоятельство. Одна из постигших его неудач состояла в том, что он почти не умел писать, – то есть умел, но почерком двенадцатого столетия да еще и на скорописной латыни. Другая – в том, что хотя домик Профессора переполняли книги, еды у него частенько попросту не было. Последние котировки акций «Импириал кемикалз» были для него тайной за семью печатями – в той же мере, что и для Марии.
В дневное время Профессор обыкновенно рубил хворост и перебивался хлебом с маслом. По вечерам разжигал то, что успел нарубить, садился у огня и, осушив стакан вина, обдумывал комментарии к Исидору, Физиологу, Плинию и им подобным. Основными горячительными напитками были у него вино из первоцвета, вино из одуванчиков, вино из бузины и иногда крыжовенное, – все эти вина он изготавливал сам. Разгоряченный и вином, и неохотно тлеющей сырой осиной, Профессор предавался мечтам о том, как его постигнет какая-нибудь невероятная удача: как ректор Тринити-колледжа назовет его в своей лекции по имени, или как доктор Кук предложит упомянуть его в сноске к своему «Зевсу», или даже как некий колледж победнее предложит ему пост внештатного члена ученого совета без права какого-либо голоса вообще, но со стипендией так около пяти фунтов в год, и ему не придется больше перебиваться хлебом с маслом.
