— Там ручей что ли?
— Может, и ручей. Всё на то указывает, — недовольно буркнул Далур. — Под ноги смотрите, да пошли. Нечего стоять без толку.
Вскоре они вышли на большую площадь, полностью свободную от построек. Лишь в самом её центре стояла статуя: кто-то широкоплечий тянул руки в стороны. Фигура так густо поросла мхом, что издали её можно было принять за громадного живого медведя.
Площадь была усеяна бугорками. Птица видит то же самое, глядя на далёкую землю, сплошь покрытую холмами, с высоты своего полёта. Странные чёрные сугробы из мха. Шаги больше не вызывали гулкого эха, грохоча по камню. Подошвы сапог тонули в мягком чёрном ковре, с таким аппетитом, пожирающим свет и звуки.
— Пришли, кажись, — Далур с досадой плюнул на пол и почти побежал в темноту. Вскоре оттуда донеслось: — Тут мост через провал. Был. Всё обвалилось к орочьей матери. До другой стороны шагов сорок поди будет. Мы тут не пройдём.
— А другой путь? — разочарованно спросил Адрей у темноты.
— Да почём я знаю? Искать надо, — ответ не заставил себя ждать, Далур быстро прошёл мимо отряда и снова скрылся в темноте. — Сейчас вернусь. Природа зовёт.
Люди остались втроём ждать Далура в пляшущем свете двух факелов.
Молчун внимательно разглядывал мох и отошёл чуть в сторону, прямиком к скоплению мшистых бугров, и кинжалом надрезал податливое чёрное покрывало на самом большом. Мужчина оглушительно чихнул от поднявшейся в спёртый воздух пыли. Под мхом оказался иссохший труп в кольчужной рубахе с нашивкой на рукаве. Его рука тянулась в сторону.
Молчун взрезал мох на соседнем холме и откинул покров. Тот оказался гораздо плотнее и толще, едва уступая стали.
В свете факела россыпью блеснули мелкие рубины на рукояти старого кинжала. Оружие торчало из груди высохшего трупа. Кольчуги на нём не было, лишь кожаная куртка, распахнутая на впалой груди, и большой позеленевший от времени кулон причудливой формы на цепи. Тело покрывали мутные пятна старых, едва различимых татуировок. Лысый череп злобно скалился сквозь свалявшуюся пыльную паутину длинной растрёпанной бороды.
Молчун пристально смотрел на старое оружие, столь щедро изукрашенное драгоценными камнями. Хорошо сохранилось, даже отлично, и наверняка стоит немалых денег. Придвигаясь ближе, он замер от того, что оружие едва заметно дёрнулось в теле.
— Задел, наверное, да и факел… — едва слышно пробормотал человек.
Усмехнувшись, Молчун резко придвинулся совсем близко и потянулся к оружию. Он осторожно стряхнул костистую руку с кинжала и, сжав тёплую, чуть подрагивающую рукоять, выдернул оружие. В ушах зашумела кровь и подкатила тошнота.
— Тёплый? Почему он тёплый? — только и успел прошептать Молчун в недоумении, когда раздался противный шелест, и с бороды трупа с хрипом слетело облачко пыли.
Далур решительно шёл в темноту. В сознании раздавались приглушенные отголоски чьих-то фраз. Хотелось побыть одному, хотя бы несколько минут.
«Чего ты ждал, когда попёрся сюда? Пустой породой был — пустой породой и подохнешь. Решил спасти Карагаза с его племенем? От чего? И главное, как? Они все убежали отсюда столетия назад. Бежали воины не чета тебе, бракованной поделке. Мастера над Руной бежали. Что ты собрался сделать здесь? Тебя остановил первый же обвалившийся мост, и ты уже готов скулить, сжавшись в комок. Тебе так страшно, так одиноко… Так надеешься найти новый дом, где над тобой не будут смеяться? Вместо этого ты пришёл в темноту и ходишь едва не по костям мёртвых. Достойных дварфов, павших неведомо от чего».
— Пустой породой и подохнешь, — вторил ему внутренний голос.
Далур остановился в проулке между двух домов и опёрся на стену. Кулаки мягко ткнулись в мох.
«Молчун и Арди добры ко мне. Но что они знают о дварфах? О наших традициях и чести? Есть пятна, которые не смыть! Зачем они пошли со мной? Помочь селянам? В них больше смелости, чем во мне. Я всех подвёл… Подведу и их. И себя».
— Ты подвёл! Не знают ничего! Убей их, чтобы они не могли рассказать о твоём позоре! — злобно шипело в сознании Далура.
На дварфа навалилась волна тошноты и слабости. Сердце с нарастающим грохотом билось где-то в ушах.
— Берегись! — раздался испуганный крик Молчуна.
Дварф сильно мотнул головой, стремясь прогнать подкатившую дурноту. К тошноте добавилась головная боль, и рассудок вновь заполнился сотней озлобленных шепотков. Они проклинали, насмехались, грозили и повелевали. Шуршащий хор, подобно песчаной буре, накрывал дварфа, вытесняя его волю и наполняя страхом и ледяным бешенством.
По мху перед его глазами расползались малахитовые вспышки. Далур оттолкнулся от стены и с силой отвесил себе пощечину, вновь разбивая едва зажившие губы. Рот быстро наполнился кровью, заменив противный привкус солью и железом. Но всё же голова прояснилась. Дварф нетвёрдо побежал туда, где на стене, пульсирующей малахитом, плясал неверный свет факелов.
Сил едва хватало, чтобы отрывать отяжелевшие ноги от пола. Боевой топор тянул вниз, и Далур боялся его попросту выронить. Ощущение полного бессилия и смертельной усталости накрыло его тяжёлой волной. Но он насколько только мог быстро бежал вперёд, хрипло дыша и отплёвывая вязкую, густую слюну пополам с кровью.
Когда он выбежал на площадь, то увидел, что его спутники сгрудились возле шипящих на полу факелов и вяло отбиваются от наседающих на них мертвецов. Из темноты, волоча ноги и неуклюже размахивая ржавым оружием, шли всё новые противники. Площадь наполнилась множеством шорохов, доносящихся из темноты.
Дварф остановился как вкопанный и не находил в себе сил пошевелиться. Он лишь лихорадочно обшаривал глазами площадь и старался не упасть на толстый моховой ковёр от усталости.
Чёрно-малахитовые лохмотья вездесущего мха свисали с тварей, словно лоскуты кожи. Руки сжимали давно уже непригодные для боя мечи и топоры, мертвецы неумело размахивали ими.
Адрей и Молчун с огромным трудом управлялись с неожиданно ставшим таким неподъёмным оружием. Как подростки, которые впервые схватились в рукопашной на тренировке тяжелеными учебными болванками. Движения, вялые и медленные, вязли в густом и душном воздухе подземелья.
Арди с видимым усилием натянула тетиву до уха и с нескольких шагов пустила стрелу в пыльный надтреснутый череп. Та с глухим стуком влетела в глазницу, раскрошив ветхие кости, и вылетела из затылка. Труп качнулся и, промедлив мгновение, продолжил брести вперёд, шаркая задубевшими плесневыми сапогами.
— Надо достать того, с кулоном, — прохрипел Молчун и закашлялся, едва не пропустив медленный, но сильный удар ржавой болванкой, некогда бывшей мечом.
Едва восстановив дыхание он добавил:
— Вот этим ножом! Они встали, когда я его вытащил!
В десятке шагов за костяными телами в ржавых кольчугах стояла фигура, что-то едва слышно бормоча шелестящим голосом. Её иссохшее тело, казалось, каждую секунду наливалось силой и жизнью. Сгорбленные костистые плечи расправлялись и округлялись. Руки из двух тонких палок, обтянутых пергаментом жёлтой кожи, становились сильными и мускулистыми.
Молчун раздробил дубиной череп одному из нападавших и, перехватив кинжал свободной левой рукой, побежал к мёртвому колдуну. За его спиной запоздало прошипел меч неугомонного трупа.
Мутные покрытые плесенью глаза уставились на мужчину. Губы колдуна ритмично что-то проговаривали, и свет медальона пульсировал в такт словам.
Через пять шагов Молчун закачался, упал на колени и вырвал кровью. Опираясь дрожащими рукам прямо в багровую лужу перед собой, Молчун поднял голову, но уже ничего не видел. В ушах ревели водопады, по щекам текло что-то горячее и влажное.
Вроде, сзади кто-то кричал. Но Молчун не был уверен даже в этом, не говоря о том, чтобы понять, что именно кричали. Он попытался сесть, но тело, деревянное и лишённое сил, его не слушалось. Молчун завалился на бок, вытянулся, как червь, который пытается ползти, и застыл. Последнее, что он почувствовал перед тем, как отдаться уносящей его от боли и шума тьме, это то, как дёрнулась левая рука.
