Даже Иной закричал в отчаянии, чувствуя сомкнувшуюся тьму. Без приносящих воду шаманов он не мог исцелить себя, а без Иного исчезнут и души предков.
Далеко внизу несколько орков, еще втайне считавших себя шаманами, дрожали и плакали во сне, превратившемся в кошмар нескончаемой муки, наполненный видениями близкой ужасной беды.
Я — из нового поколения шаманов, и я же — вождь нового и, надеюсь, лучшего, мудрейшего воплощения Орды. Я говорю с духами стихий и дикой природы, множество раз я взывал к ним, соединялся с ними — и они приходили на мой зов, но многократно и отказывали в помощи.
Однако даже в снах я никогда не видел предков — а душа моя стремится видеть их, говорить с ними. Еще совсем недавно те, кто когда-то шел по пути шамана, и не надеялись вновь ступить на него, но теперь время шаманов вернулось.
Возможно, когда-нибудь преграда между нами и духами возлюбленных предков исчезнет. Возможно.
Но боюсь, если они узнают, как далеко мы ушли от них, от их обычаев и мудрости, если увидят, что мы сделали на Дреноре и с Дренором, ведь могут отвернуться, предоставив нас нашей судьбе. Если решат поступить так, я не стану их винить.
— Не понимаю, — заявил упрямо Гун, самый младший чернокнижник клана и, как с горечью отметил Дуротан, неисправимый идеалист.
Тоже мне, защитник старины! Морщится при взгляде на призванных тварей, помогающих в битвах с дренеями, глядит с сожалением и сочувствием на корчащихся в агонии врагов.
После Гул'данова объявления о запрете шаманизма мальчишку привел к вождю Дрек'Тар.
— Чем плохо надеяться на возвращение стихий? И почему я не могу пойти к Ошу'гун?
Как Дуротану было ответить? Приказ о запрете шаманства под страхом суровой кары — а то изгнания или смерти за повторное прегрешение — явился будто сам по себе, без всякого повода. Конечно, бывшие шаманы отреклись от старого ремесла, когда стихии отказались приходить на зов.
Но почему запрет на разговор с предками? Почему же в то время, когда советы древних понадобились бы более всего, Гул'дан не пускает орков в самое священное для них место?
Оттого что нечего было ответить юнцу — хорошему, честному, заслуживающему ответов, — Дуротан разозлился и сказал грубо:
— Чтоб победить дренеев, наш верховный нашел особых союзников. Эти союзники дали силы, которыми ты владеешь. Тебе ведь они нравятся, правда?.. Не ври мне — я это видел.
Тонкие острокогтые пальцы Гуна разгребли иссохшую землю, нашли камень. Молодой шаман повертел его, подбросил в ладони, а вождь нахмурился, глядя на его кожу. Конечно, сухость земли, невзгоды и тревоги последних двух лет взяли свое: обычно гладкая смуглая кожа, облегавшая тугие мускулы, теперь иссохла, шелушилась. Гун рассеянно поскреб лоскут кожи, тот осыпался чешуйками, и Дуротан, леденея, увидел новую кожу под ней.
Она была зеленой!
На мгновение Дуротана захлестнул животный, безоглядный ужас. Но заставил себя успокоиться, глянул снова. Да, не ошибка: новая кожа отчетливо зеленовата. Непонятно, к чему это и отчего, но странно, ново и неприятно, прямо нутром чувствуется — не к добру. А Гун, кажется, и не замечает. Ухнув от натуги, швырнул камень вдаль, проследил за ним взглядом. Если б старше был, заметил бы предупреждение в голосе вождя. А так свои сомнения и ослепили, и оглушили.
— Да, конечно, — согласился молодой чернокнижник рассеянно, — Эти призванные твари — они хорошо дерутся. Но не в их умении драться дело. Оно же чувствуется — не так это, неправильно. Убийство, конечно, всегда убийство, и сила стихий убивает так же, как новая магия. Но со стихиями я никогда не чувствовал этого… этой неправильности. Мы начали воевать по слову предков — так почему же Гул'дан говорит теперь, что нам нельзя общаться с ними?
Все — ярость вышибла пробку, выплеснулась вовне. Дуротан заревел, вскочил, вздернул юнца на ноги. Схватил молодого за грудки и заорал, брызжа слюной в лицо:
— Это не важно, понимаешь, не важно! Я делаю, что лучше для Северных Волков, а это значит — делаю, что Гул'дан и Чернорук прикажут! Дали тебе приказ — исполняй!
Гун глядел молча, недоуменно и обиженно.
Ярость вдруг испарилась, осталось лишь сожаление. И тогда Дуротан добавил хриплым шепотом, чтоб слышал лишь молодой: «Иначе я не смогу тебя защитить».
В глазах Гуна промелькнул странный оранжевый свет, орк вздохнул и повесил голову.
— Мой вождь, я понимаю. Я не навлеку позора на наш клан.
Дуротан отпустил — Гун отступил на шаг, отряхнул одежду, поклонился и ушел. Дуротан же проводил его взглядом, мучимый сомнениями.
И Гун ощутил неправильность происходящего — но один-единственный юнец, пытающийся заговорить со стихиями, ничего не сможет поделать.
Как и один-единственный вождь.
Храм дренеев должен был стать следующей жертвой Орды. Сразу после приказа о запрещении шаманизма последовал приказ выступить к месту, у дренеев называемому храмом Карабора.
Хотя он и находился поблизости от долины Призрачной Луны, древних земель Нер'зулова клана, ни единый орк раньше его не видел. Орки уважали священные места, пусть и чужие, по крайней мере, до теперешних времен. А теперь Чернорук встал перед собравшейся орочьей армией и принялся, надсаживаясь, обличать дренеев.
— Все взятые до сих пор города — просто тренировка! — объявил Чернорук. — Скоро мы уничтожим и их столицу. Но до тех пор нужно переломить самый стержень их душ, уничтожить суть!
Мы возьмем их храм, разобьем идолов, сотрем с лица земли все дорогое им, убьем их духовных вождей! Они падут духом, ослабеют, растерянные, и тогда брать их города станет легче, чем убить слепого щенка!
Дуротан, стоявший в строю рядом с прочими верховыми, глянул на Оргрима — как почти всегда, старый друг держался рядом с Черноруком.
Оргрим научился сохранять лицо спокойным в любых обстоятельствах, но все же чувства друга от Дуротана не укрылись. Оргрим ведь тоже понимал: храм — дом Велена. Когда Дуротан с Оргримом попали в Тэлмор, Велен лишь гостил там.
Жил он, молился, медитировал, размышлял, руководил своим народом и предсказывал его будущее в храме Карабор. Если пророк окажется дома в день штурма — его попросту зарежут. Как горько и мерзко было убивать Ресталаана. Хоть помолиться бы, чтоб Велена убивать самому не пришлось, так ведь и молиться некому…
Спустя шесть часов Дуротан стоял наверху лестницы, ведущей в храм. От вони кружилась голова. Уже знакомый запах крови дренеев, смердение мочи и кала, страшная вонь предсмертного страха. А еще сладкий, липкий смрад благовоний — и мягкий, ясный аромат тростника, рассыпанного по ступеням, похрустывающего под залитыми кровью сапогами. От него почему-то делалось горше всего…
