Спустя шесть часов Дуротан стоял наверху лестницы, ведущей в храм. От вони кружилась голова. Уже знакомый запах крови дренеев, смердение мочи и кала, страшная вонь предсмертного страха. А еще сладкий, липкий смрад благовоний — и мягкий, ясный аромат тростника, рассыпанного по ступеням, похрустывающего под залитыми кровью сапогами. От него почему-то делалось горше всего…
Дуротан согнулся вдвое, содрогаясь, перхая, и блевал, пока не опустошил желудок. Потом дрожащей рукой вытянул флягу, прополоскал рот, сплюнул и услышал похабный регот. Разъяренный, обернулся и увидел двух Черноруковых щенков, Ренда с Мэймом.
— О, вот это боевой дух! — выговорил Ренд, захлебываясь со смеху, — Как раз то, чего кривоногие заслужили, — нашу блевотину и плевки!
— Да, блевотину и плевки! — эхом отозвался Мэйм, пнул труп жреца в пурпурной мантии, плюнул.
Дуротана передернуло от омерзения. Отвернулся, но вокруг то же самое: повсюду орки терзали трупы, обдирали, грабили, напяливали на себя окровавленные мантии и прохаживались насмешливо. Другие, чавкая сладкими фруктами, оставленными в жертву богам, которых орки не знали и знать не хотели, деловито набивали мешки узорчатыми прекрасными сосудами, подсвечниками, тарелками. Чернорук, счастливый очередной победой и прибавкой к славе, обнаружил выпивку и торопливо выхлебывал, брызгая и пачкая зеленым пойлом свои доспехи.
Так вот чем стали орки: мародерами, убийцами безоружных жрецов, ворами священного, осквернителями тел? О мать Кашур, я даже рад, что ты теперь недоступна для нас. Я не хотел бы, чтоб ты видела это…
— Храм они взяли, но мою добычу не нашли, — сказал Кил'джеден.
Голос Великого был по-прежнему ровным и благодушным, но хвост подергивался нервно — и Гул'даново сердце стиснуло холодным ужасом.
— Предатель Велен мог заподозрить, — прошептал орк. — Его ж не зря называют пророком.
Кил'джеден двинул огромной головой, и Гул'дана бросило в дрожь. Но Великий лишь кивнул:
— Ты прав. Если б он был слабым и глупым врагом, я б давно уже его нашел.
Гул'дан вздохнул с облегчением. Так хотелось спросить, чем заслужил Велен такую лютую и непреклонную ненависть, что же учинил сородичу — в том, что он родня Кил'джедену, сомнений не осталось. Но орку хватало ума помалкивать. Тут любопытство можно и перетерпеть — оно небезопасно.
— О Великий, раз храм их взят, все уцелевшие спрятались в столице — больше негде. Они думают, что спаслись, а попали в ловушку!
Кил'джеден хрустнул алыми пальцами, улыбнулся.
— Именно! Чернорук прочно и удобно уселся в Цитадели — так ты возьми храм себе. Но прежде чем прикажешь своим послушным недоумкам напасть на крепость дренеев, собери их здесь — у меня для них небольшой подарочек, да…
Нер'зул выжидал, пока Гул'дан закончит писать. Наблюдал из-под полуприкрытых век за бывшим учеником, пыхтевшим, пятнавшим чернилами толстые пальцы, то и дело пихавшим в рот то фрукт, то кусок мяса. Значит, особо важные письма — иначе бы позвал писца, тот куда лучше справляется.
Старый орк подумал, что не прочь был бы посмотреть на храм дренеев до того, как, по Гул'дановым словам, храм «очистили». Да уж, очистили, перебив безоружных жрецов, храбро и глупо вставших на пути. Перебили быстро, безжалостно и деловито, а потом, как Нер'зул слыхал, осквернили тела. Что ж, душа еще не совсем оглохла и ослепла, раз и от таких известий мерзко и больно. Но теперь оскверненные тела жрецов давно исчезли из храма, как и священная утварь. Большую часть храма закрыли — Совету Теней много места не требовалось. Кое-какую мебель сохранили для нужд Совета, остальную либо разбили, либо убрали, заменив черными, угловатыми, утыканными шипами, зловещими на вид поделками, уже ставшими привычным атрибутом Орды. Храм Карабор переименовали в Черный храм, и теперь вместо жрецов и пророков там поселились лжецы и предатели. Нер'зул подумал с горечью: он-то уж точно первейших из них.
Наконец Гул'дан закончил. Посыпал написанное песком, откинулся на спинку, довольный. Глянул на бывшего учителя с плохо скрываемым отвращением.
— Старик, проставь адреса и вручи гонцам. Быстро!
Нер'зул чуть склонил голову — все еще не мог заставить себя поклониться бывшему ученику.
А тот, зная, насколько старый орк удручен и подавлен, настаивать на поклоне не хотел.
Как только звук тяжелых Гул'дановых шагов стих вдалеке, Нер'зул уселся в опустевшее кресло и принялся читать. Конечно, Гул'дан ожидал, что старик прочтет письма. Старик и так знал их содержание — ведь присутствовал на всех заседаниях Совета Теней, хоть и не за столом, рядом с настоящими властителями орков, а сидя на холодном каменном полу храма. Непонятно, зачем ему позволялось все знать — должно быть, воля Кил'джедена. Иначе Гул'дан давно бы расправился со старым шаманом.
Нер'зул прочел и содрогнулся от омерзения, от бессильной ярости. Беспомощный, жалкий, опутанный по рукам и ногам старик, будто муха, увязшая в липкой сладкой смоле на коре дерева олемба. Правда, сравнение запоздало: деревья эти, дававшие сладкий вкусный сок, были вырублены для выделки оружия, а оставшиеся умирали от засухи. Старик потряс головой, отгоняя видение, и принялся сворачивать пергаменты, глядя бездумно на чистые куски и незакрытую чернильницу.
Затем явилась мысль — столь дерзкая, что перехватило дыхание.
Оглянулся быстро — конечно, он один здесь, и вряд Гул'дан вернется скоро. Все они: Гул'дан, Кил'джеден, Совет — считали его сломленным, безвредным, обеззубевшим старым волком, греющим древние кости у костра, пока вялая дрема не превратится в сон смерти. Отчасти они правы.
Но лишь отчасти.
Нер'зул уже примирился с бессилием, с лишением всякой власти, но ведь волю не отобрали.
Если б отобрали и волю, не смог бы противиться Кил'джедену. И если сам Нер'зул действовать не мог, мог найти способного действовать.
Дрожащими пальцами расправил кусок пергамента. Долго не мог успокоиться, сосредоточиться, заставить пальцы слушаться. Наконец нацарапал краткое послание, сыпнул песком, свернул и запечатал.
Да, волк обеззубел, но еще не забыл, как драться.
Снова приказ выступать… Как же Дуротану это надоело! Никаких передышек: битва, починка доспехов, скверная, скудная еда, с каждым разом все горшая, сон на голой земле, снова битва. Куда девались времена барабанов, пиров, танцев у костра? Вместо идеального треугольника священной горы на горизонте теперь черный зловещий образ горы мертвой, временами испускающей темный дым. Кое-кто говорил: внутри горы спит особое существо и когда-нибудь проснется. Чушь, наверное, но чему теперь вообще верить?
