Главное, за что еще цеплялся слабеющими силами Сима, заключалось в несовместимости фолдитов и коварства. Фолдиты слыли простаками и таковыми оставались, судя по донесениям, по сей день. Увидев перед собой врага, к примеру, в лице мергов, они могли, как теперь стало понятно, его уничтожить или переманить на свою сторону. А если враг оставался невидимым? Если никто им на него не укажет? Не пойдут же они войной на своих добрых соседей, жителей Большого Вайла’туна, чтобы по их трупам добраться до причины своих бед — замка с возвышающейся над ним башней. Не пойдут. А иначе не получится. Не подговаривать же довольных своим безбедным существованием вабонов ополчаться. Да и против кого? Раньше был Ракли. Теперь всем объявили, что он плохой. Значит, нужно не враждовать, а радоваться, надеяться на лучшее и терпеливо ждать. Чтобы не было хуже.
Сима предвидел, что скажет насупленный дядя Томлин в присутствии задумчивой тетушки Йедды, если он сейчас вернется домой и передаст то, о чем говорили на последнем совете в Силан’эрне. Ничего не скажет. Вынудит самого Симу заговорить и предложить единственно возможный выход для близкого, но все же только родственника, не сына, не родного. И выход этот будет заключаться в том, чтобы Симе самому, ни на кого отныне не полагаясь, отправиться прямиком к фолдитам и на месте выяснить, что к чему. Со стороны это верное самоубийство, однако и Сима, и дядя знали, что он обязательно вывернется и оставит всех с носом. Потому что Сима мастерски играл по собственным правилам. Ничем не брезговал. Никому не доверял. Всех презирал. За подобострастной позой скрывал полное отсутствие совести и жалости. Ни один фолдит не будет к этому готов. Грязные трудяги славились не только глупостью и простотой, но и доверчивостью, происходившей, как говорили, от широты души. При упоминании души Сима обычно брезгливо морщился в сторону от собеседника и вспоминал некоторых своих невольных подружек, которым он эту самую душу любил протыкать язвительными замечаниями, отчего те в лучшем случае давали волю слезам и просили пощады. Поэтому наличие души воспринималось Симой как признак слабости, а где слабость, там обреченность на поражение, если не сегодня, то завтра.
И вот случай сам приходит к нему на выручку, лишая необходимости выбирать, а заодно и отчитываться перед влиятельными сородичами. Нужно только не попасться на глаза преследуемым, проследить их путь, найти доверенных людей и захватить мятежников. В том, что впереди бредут, невнятно переговариваясь, мятежники, Сима не сомневался. Один Гийс чего стоит. Презирает отца. Отличается свободомыслием. Догадлив. Не ровен час пронюхает, кто стоит за смертью его любимого наставника. Нет, надо во что бы то ни стало действовать, и действовать решительно. Если улучить подходящий момент и схватить с поличным хотя бы только Гийса, никто не отвертится. Особенно барышни…
Та, что постарше и потолще, годилась Симе в матери. Таких он тоже любил приручать, но не настолько, насколько юных и невинных, к которым явно относилась особа, бодро шедшая впереди. Судя по походке, ей было не более двадцати зим от роду, хотя, вероятно, еще меньше. Путники доверили ей самый легкий мешок и не доверили факел. Сима не видел ее лица, разве что мельком, когда она однажды оглянулась через плечо, но с такого расстояния, да еще при неровных всполохах пламени, профиль ее ничего ему не сказал. Наверное, хорошенькая. Такие оказываются самыми послушными. Боятся всего, особенно боли. Их почти не нужно ни к чему принуждать силой. Все сделают сами, неумело, зато без лишних слов, а в конце еще и улыбнуться могут, почему-то надеясь на взаимность. Интересно, кто из мужчин — ее? Едва ли старик, который замыкает шествие и все время что-то бурчит. Гийс или второй? Скорее всего, Гийс. Ему всегда везет, паразиту!
Убаюканный приятными размышлениями, Сима в какой-то момент стряхнул с себя рассеянность и ужаснулся. Он не знал, где находится. Путники по-прежнему шли впереди, на том же расстоянии, но это был не тот коридор, которым он недавно брел в одиночестве из Обители Матерей. Не было привычных опознавательных знаков на стенах. Вообще никаких знаков не было. Судя по всему, он не заметил, как они свернули на какой-нибудь развилке, потому что, если бы им вздумалось юркнуть в боковой проход, его мозг, настроенный на самосохранение, наверняка забил бы тревогу. Сима всегда ходил по подземелью одной и той же дорогой. Собственно, выбор здешних дорог и направлений был но определению скуден. Но не настолько, чтобы не знать об опасности сбиться с пути. Потому что в таком случае, как он неоднократно слышал и хорошо запомнил, можно было оказаться слишком далеко от того места, где окажут посильную помощь. Из среды знающих людей до Симы доходили слухи, будто существуют такие ответвления от главного прохода, соединяющего Обитель Матерей с Вайла’туном, что если пойти по ним, а потом еще раза два неудачно свернуть, то выход на поверхность окажется где-нибудь в Пограничье.
Пограничья Сима боялся больше всего остального. Настолько, что никогда в жизни не видел шеважа. Хотя нет, правды ради стоит признаться, что одного дикаря он все же видел, и довольно близко. Вернее, не дикаря, а дикарку. Которую притащил в замок Локлан, сумасшедший сын Ракли, и которая недавно исчезла вместе с ним. Но той мимолетной встречей с рыжеволосой красавицей его знакомство с обитателями лесов и ограничивалось. И даже это исключение лишний раз укрепило Симу в нежелании попадать в Пограничье.
Дикарка была почти ребенком, с высокими скулами, полными губами и большими раскосыми глазищами с длинными ресницами. И только хищный разлет бровей придавал ее лицу выражение озлобленной решимости. Сима стоял за кустами, мимо которых Локлан гордо вел пленницу, и ее взгляд так полоснул по нему нескрываемой ненавистью, что Сима невольно отпрянул и посмотрел на грудь, не распорота ли рубаха. Если вабонов Сима относил к разряду животных, тупых и послушных, то невольное столкновение с рыжей стервой укрепило его во мнении, что шеважа — зверье. Причем зверье крайне опасное и беспощадное. Так что, возвращаясь к подземным путям, перспектива выбраться наружу где-нибудь под сосной, облюбованной на ночлег многочисленным племенем шеважа, ему ну просто никак не улыбалась.
Поэтому, когда в свое время речь в Силан’эрне зашла о том, чтобы наладить с шеважа если не дружеские, то взаимовыгодные отношения, Сима отважился сымитировать приступ головной боли, лишь бы выбор парламентария для этой тонкой задачи пал не на него. Из залы его, разумеется, не выпустили, но, пока над ним колдовал доктор, решение было принято, причем Сима так до конца и не узнал, кому было поручено спровоцировать гнев дикарей. Как он уже давно понял, некоторые из собравшихся прекрасно отдавали себе отчет в том, кто именно скрывается под тем или иным капюшоном. В отличие от большинства, к которому был вынужден отнести себя Сима, вечно терявшийся в догадках и завидовавший сразу всем. Как-то в разговоре с тетушкой Йеддой он обмолвился об этой, с его точки зрения, несправедливости, на что получил увесистый подзатыльник, как в детстве, и присказку, мол, меньше будешь знать, дольше проживешь. Гораздо более словоохотливым по этому непростому вопросу оказался главный писарь замка, морщинистый старичок с жидкими седыми патлами, очень похожий серыми слезящимися глазами на самого Симу в старости. Видимо, в Симе он тоже видел себя, только в молодости, и оттого был с ним на удивление приветлив и, в чем время от времени убеждался Сима, почти искренен. Звали старика Скелли, и занимался он главным образом тем, что за большие деньги и очень большие услуги не то себе, не то замку, а быть может, и членам совета в Силан’эрне правил родословные эделей.
