С максимально задумчивым лицом я делала точно такой же, зеркальное отражение, всем видом показывая, что решение пойти именно так далось мне в результате сильнейших умственных усилий.
Игра шла хорошо.
Дракон души моей зачем-то методично двигал пешки, каждый ход – на одну клеточку вперед, сдвигая весь их строй на одно поле. И губы сжимал плотно.
Ну и я не отставала, двигая свои пешки навстречу. Но смотреть на шахматную доску было скучно, куда интереснее за строй белых фигур, на него, сидящего в таком же, как и у меня, высоком кресле напротив. Он был в простой белой рубашке с распахнутым воротом, губы сдерживали улыбку, а глаза были усталыми, застарело усталыми ещё той приграничной усталостью.
И хотелось-то вовсе не играть, не переставлять фигуры по клеточкам, хотелось тихонько касаться его век губами, еле уловимым движением прогоняя усталость прочь, запрещая ей приближаться к дракону души моей, когда он со мной…
А на доске, тем временем, началось некое оживление – пешки, наконец-то, остановились, пошли в ход и другие фигуры.
Не успела я этому обрадоваться, как услышала:
– Шах.
Ничего себе, я же всё делала так же, почему тогда я шаха в ответ объявить не могу? Почему так получилось, я же повторяла! Не пойдёт!
Я сделала следующий ход – щелчком выбила пешку с доски, нацеливая её в сторону дракона. Придала ускорение в полёте и подожгла. Красиво она летела, прямо маленькая комета.
Он легко уклонился от пылающей фигурки, теперь уже откровенно веселясь.
Ах, значит так! В его сторону полетела следующая горящая пешка, за ней конь, за конём ладья. Ситуация на доске прояснялась.
Он, дурачась, уклонялся во все стороны, а окутанные пламенем фигуры делали за его спиной резкий взъём наверх и парили там, покачиваясь в огненном хороводе.
А потом его глаза оказались совсем рядом, и стало совершенно не до шахмат… В расширившихся чёрных зрачках я видела своё отражение, видела, как смотрю ему в глаза, как мои зрачки в ответ расширяются, заполняют всю радужку, оставляя лишь болотно-зелёный ободок по краю.
Не отрывая от него зачарованного взгляда, я медленно поднимала руку к волосам… На мой палец перебиралась бабочка, и я пересаживала их…
Смелую – ему на плечо… Робкую на край ворота, рядом с ложбинкой у горла…
Ласковую – на грудь, над соском… Жестокую – так же с другой стороны…
Ниже Страстную и Холодную… На рукав Весёлую, на другой – Грустную… Потом Озорную и Стогую… Неистовую и Смиренную…
Ждущую я поднесла к ремню, пора его было расстегивать, ох пора… Сил никаких не оставалось ждать, тугая пряжка манила.
Ремень был сделан из толстой, несокрушимой кожи. Ждущая попыталась зацепиться за его край – и не смогла, сломала лапку. И сразу из живой бабочки превратилась в изящную золотую брошь со сломанным зажимом. Упала на пол.
Но я уже тянула за конец ремня, высвобождая его дырочки из плена штырей крепкой двухштырьковой пряжки…
И рубашка загадочным образом слетела с плеч дракона души моей. А держать глаза открытыми больше не было сил, они сами прикрывались отяжелевшими веками, отключая зрение, оставляя обоняние и осязание, обостряя их до предела.
И платье моё почему-то улеглось на полу, а ночной ветер холодил голую спину. А потом стало тепло, потому что снизу была кровать, а сверху дракон души моей, и кровь неслась по жилам жидким огнём.
Ветер задул свечи, лишь мерцающие, как полупрогоревшие угольки фигурки парили в комнате под потолком. И усталость бродила по телу, тянущая, истомная. Никаких сил, никаких желаний не осталось, лишь чувствовать рядом тёплое тело и падать, падать в сон, такой же бездонный, как тавлейские топи…
Глава четырнадцатая
Алмаз, раух-топаз, раух-топаз, рубин, янтарь, раух-топаз
Я проснулась до рассвета, чтобы ещё насмотреться на дракона души моей, пока он снова не канул где-то там далеко.
Тихо зажгла ночник в изголовье. Смотрела и впитывала, прятала в себе его спящего, тихонько водила ладонью по любимому лицу, касалась губами виска, прогоняя тревожные сны, призывая радостные. Снова смотрела и не могла насмотреться, невозможно это было, как невозможно надышаться воздухом за один раз на всю жизнь.
Всё кругом застыло в сладкой предутренней дрёме. Даже бабочки мои, казалось, спали, примостившись на покрывале.
Скрипнула в тишине дверь, чуть подалась створка, словно ветер толкнул её с той стороны. Бабочки встрепенулись – и одна за одной полетели к двери, выскальзывая из комнаты.
С ума сойти – они ведь разлетятся по всему замку, как я их потом соберу, меня ведь здесь как бы и нет? Обереги совсем от рук отбились, в жизни не слышала, чтобы они себя так вели.
Накинув платье, я на цыпочках пошла к двери, на ходу гневно думая, что закажу у гномов тонкие, как волос, цепочки и посажу всю стайку на поводки, вот будет умора – бабочки в ошейниках. А что делать? Творят ведь, что хотят.
Дверь не скрипнула, пропуская меня. За спиной створка плотно затворилась.
Вся легкокрылая стайка была в соседней комнате. Сидела смирно на массивном блюде немагического золота под прозрачным хрустальным колпаком, а вокруг плавала мгла, ничего не различить. Всё понятно, зря на них ругалась. Обереги даются при рождении, – а раз даются, значит, могут и забраться. Выманили их.
Вот и второй раз пришлось встретиться с тавлейским трибуналом.
Я обернулась – знала, что увижу, но всё равно обернулась – так и есть, позади глухая стена, дверь открывалась в другое место, возможно, в другой мир. Только бы со спящим драконом души моей ничего не сделали, он ведь дома подвоха не ждёт.
Проступили, словно из тумана, очертания стола под блюдом с бабочками, проступили три кресла за ним. Люди, сидящие в креслах. Созвездие Геркулес, созвездие Андромеда и Скорпион. Андромеда председательствует. Ясно.
Надо было хоть обуться, а то совсем картинка жалостная получается, полусонная, простоволосая, босая. А не буду я перед ними стоять! Хрустальный колпак течению магии не препятствовал, мысленно я дотянулась до бабочек, с трудом, но взяла толику магии. Как раз хватило, чтобы создать позади себя кресло со скамеечкой для ног. Шаль и тапочки.
Закуталась в шаль и села напротив трибунала.
Кисло спросила:
– А менее романтичным способом нельзя было дело обставить?
– Нельзя, – спокойно отозвался председатель, глава дома Альмаак созвездия Андромеды. – Во-первых, надо было совершенно точно зафиксировать вашу встречу, а во-вторых, в наши планы не входит будить Драконида.
– Боитесь? – уточнила я.
– Если он проснётся, придётся его уничтожить. А Тавлея не может просто так терять своих драконов.
– Разумеется, они должны гибнуть в нужном месте в нужное время, – подхватила я. – За тридевять земель на благо сердца миров. Кроме того, есть риск лишиться очень большого куска Тавлеи, пытаясь уничтожить истинного мага прямо в городе.
– Ты всё понимаешь, – спокойно улыбнулся председатель трибунала.
– Нет, не всё, – отозвалась я, поплотнее запахиваясь в шаль. – Не понимаю, почему «ты», а не «вы». Не понимаю, в чём меня обвиняют. Чем я угрожаю безопасности Тавлеи, что сам почтенный трибунал оторвался от своих важных дел, чтобы собраться сегодня в неурочный час?
– По старинному обычаю и праву трибунал всякому, кто предстаёт перед его собранием, обращается на «ты», – безмятежно объяснил председатель. – Как велит обычай.
Все остальные по-прежнему молчали. А люди ли это? Может, призраки…
– Что же касается обвинения… Ты создала опасный прецедент.
– Чего? – изумилась я. – Это опекунский совет создал опасный прецедент. Пусть отвяжутся от меня, тогда пообещаю не топить потенциальных совладельцев Аль-Нилама в Конской Голове.
– Аль-Нилам тут не причём, – покачал головой председатель трибунала. – Дело в другом. Неписаные законы потому и не писаны, что и без этого у всех на слуху. Их нельзя нарушать. А ты нарушила.
