И Нганья закричала…
Этот ублюдок заставил ее кричать, как никогда в жизни, и, даже очутившись в «Мраморном логове», она продолжала кричать по ночам так, что слышно было, наверное, в императорском дворце. Днем же она лишь стонала и плакала, умоляя пожалеть ее, не мучить. «Лучше убейте, убейте, убейте!..» — твердила форани монотонным бесцветным голосом, от звуков которого у Ильяс непроизвольно сжимались кулаки. В бессильной ярости скрежеща зубами, она клялась себе отомстить за подругу. Страшно отомстить, вот только как? Как может она отыскать насильников, изувечивших Нганью, и как отомстить им? И сотням других злодеев, калечащих и убивающих не только безнаказанно, но и с чувством исполненного долга? Этих-то ведь и искать незачем: выгляни на Верхнюю дорогу и можешь не сомневаться — первый же встреченный отряд настатигов состоит из них.
«Как, верно, и тот, что только что выехал из ворот „Мраморного логова“», — подумала Ильяс, провожая взглядом группу воинов, привезших в ее особняк Таанрета.
* * *
— Ничего страшного. Подцепил молодец горячку в болотах, потрясет она его малость и отпустит, — пообещал Уруб, маленький сухонький лекарь Газахлара, осмотрев желтоглазого.
Истолок в серебряной ступке какие-то мелко рубленные корешки и сухие листья, добавил к ним несколько порошков из аккуратных пергаментных пакетиков, залил все это кипятком и, пока созревало целебное питье, принялся растирать Таанрета душистым маслом Уютно посапывая, он долго мял испещренное множеством шрамов тело, влажно поблескивавшее, словно покрытое прозрачным лаком черное дерево, тихонько ворча и порицая молодежь за то, что та не следит за своим здоровьем, а вспоминает о нем, только когда уж очень сильно припечет.
— Вот и этот герой, видать, чуть живым из восточных болот выполз. Едва оправился — и в пляс. Нет бы отлежаться, дабы окончательно хворь избыть. Зато и будет она теперь его временами трясти, донимать, примучивать…
Глядя, как домашний лекарь возится с желтоглазым, переставшим метаться в мучительно-тревожном забытьи, расслабившимся и задышавшим ровно и глубоко, словно спящий ребенок, Ильяс поймала себя на том, что мысленно назвала Уруба чародеем, и с ожесточением затрясла головой. Однако видение того, как соратники исцеленного Таанрета выволакивают маленького лекаря во двор и радостно обсуждают между собой, какой казни его предать: четвертовать, отрубить голову или же просто удавить, — неотступно стояло перед ее внутренним взором. И вновь ее мысли помимо воли вернулись к тому парадоксальному факту, что вот ведь свела судьба под крышей «Мраморного логова» главного палача и его жертвы и один и тот же врачеватель пользует тех и других, зная, между прочим, что этот вот «молодец» и «герой» вместе с двумя другими мерзавцами подписывал указ об истреблении колдунов и всех причастных к тайному, чародейскому ремеслу. Она бы на его месте наверняка подсыпала в питье желтоглазого яд или ножом его пырнула, а он лечит главного убийцу своих коллег, да еще и воркует над ним, как мать над любимым чадом.
Напоив бесчувственного Таанрета целебным отваром, Уруб отправился проведать Нганью. Ильяс хотела последовать за ним, но в последний момент передумала и, присев на груду циновок — комнатка эта давно использовалась как кладовая, а гостевые покои были отданы беженцам, — обняла колени, тщетно пытаясь справиться с охватившим ее смятением.
Ни об одном чужом мужчине она не думала так много, ни об одном не тревожилась так сильно, как о Таанрете. Не было, в общем-то, ничего удивительного в том, что сердце ее покорил таинственный незнакомец — смелый, решительный, красивый, умный и, очень бы ей хотелось добавить, великодушный, но правильнее было бы сказать: не кровожадный. Странно было другое — он почему-то тоже ее запомнил, хотя виделись они всего два раза, и даже в жару сумел разыскать особняк Газахлара. Никому, кроме нее, он не пожелал доверить уход за собой, и форани не могла не признать, что это не только польстило ей, но и вселило в душу глупые, несбыточные надежды. При виде въехавшего в ворота «Мраморного логова» Таанрета ноги сами собой понесли ее ему навстречу; ей хотелось петь и смеяться, и, глядя в его дивные, сияющие как солнце глаза, она напрочь забыла, что видит перед собой предводителя насильников и убийц, которого должна люто ненавидеть и неоднократно уже клялась себе забыть, выкинуть из сердца, а буде представится возможность, так и убить.
Нет, появление его в отцовском особняке нельзя было воспринимать иначе, как ниспосланное Богами испытание. Таанрет помнил ее, доверил ей свою жизнь, но от этого не перестал быть предводителем убийц. Так зачем же она позвала к нему Уруба, вместо того чтобы перерезать горло и бежать из «Мраморного дворца» вместе со слугами и рабами? Треугольный щит с изображением поднятого кулака позволит им беспрепятственно покинуть столицу, а разыскать их в южных папиных поместьях будет очень и очень непросто. Разумеется, при этом она подставила бы под удар отца, но хитрый лис сумеет, надобно думать, разыграть сцену отречения от сумасшедшей дочери, поднявшей руку на своего гостя и благодетеля. Ей, впрочем, если уж на то пошло, вовсе не обязательно убивать желтоглазого собственноручно. Она может приказать это сделать одному из рабов, посулив ему вольную, а когда приказ будет выполнен, поспешить во дворец и, заливаясь слезами, заявить, что кто-то, желая отомстить Таанрету, проник в никем не охраняемое «Мраморное логово» и убил ее любимого, драгоценного, ненаглядного….
— Могло бы получиться очень трогательно! — пробормотала Ильяс, чутко прислушиваясь к дыханию больного. — И даже правдоподобно, поскольку, возникни у кого-нибудь мысль прикончить Таанрета, защитить его здесь было бы некому.
Вай-ваг! Как же она не догадалась потребовать, чтобы привезшие его настатиги оставили охрану? Придется отправить отцу записку и попросить, чтобы тот прислал воинов для сбережения своего незваного гостя, в конце концов, это отвечает его собственным интересам…
Проклятый желтоглазый! Он словно приворожил ее! Какое уж там убить — нечего и тешить себя фантазиями, если при одной мысли, что ему может быть причинен вред, она покрывается холодным потом и чувствует в себе готовность драться за него, как львица за своего львенка. Скверно! Ох как скверно любить человека, которого надобно ненавидеть. Ведь то, что он лично не убивал и не насиловал, — хотя как знать, так ли это? — является жалкой отговоркой, и она прекрасно понимает всю ее несостоятельность. Человек, санкционировавший убийство, — это не просто соучастник злодеяния, это его первопричина и, стало быть, главный виновник содеянного.
