— Конь!!! Уймись! Люби репейник! — изо всех сил наставлял себя я на путь смирения.
… Я люблю тебя, будущий компост. Я желаю тебе добра…
Узнает кто из родных, или знакомых — вот байка пойдет гулять по Нурдланду, как могучий колдун и будущий ярл Свартхевди Бьернсон, сын славного карла, внук великого колдуна, копался в земле, как вонючий трэль…
— Коооонь!!! Хватит себя поедать! Цветам добра желай!
… Я люблю вас, чтоб вы все сгнили. Я желаю вам добра…
Нет, копался, не как трэль — тот хоть и никчемный, а человек. Как полосатый лесной подсвинок в поисках желудей…
— Конь, возьми себя в руки, добром прошу! Вон, колючки из земли торчат, чем-то ценные для Ульрика — им пожелай, и все. На этой грядке… Всего три останется.
… Я люблю вас, колючее драугрово говно. Я желаю… Желаю… Вам…
Душу жгло, и я не выдержал.
— Да к Сурту все!!! Я не люблю вас!!! Я желаю вам ЗЛА!!!
Скоро приедет Ульрик…
Интересно, — думал я, глядя на то, во что превратились его насаждения — Может лучше нарушить клятву, и сбежать?
Асы клятвопреступников не одобряют…
Но ведь за уничтоженные посадки он мне еще долга накинет — так вовек не выкуплюсь!
Что ж делать то…
А вдруг старику понравится? Вот ставлю свою секиру против вонючих Самуэлевых штанов: ни у кого, к примеру, нет боярышника, который сам зайцев ловит, что пожрать ночью приходят. Только шкурки с костями возле корней собирать успевай. Или, вон, земляника, с краю поляны, на диво хороша растет, усиками шевелит, хоть ветра и нет. Ягодки наливные все выставила кверху, алые, как губки Астрид!
Жаль, есть их нельзя, ибо отрава…
А там где росли любимые старым алхимиком колючки, там теперь ровный прямоугольник изумрудной травы, мягкой и шелковистой на вид, так и манящей на ней поваляться. Деду точно понравится!
Правда, лежать там нельзя, и ходить рядом тоже нежелательно — те корнеплоды, что завелись под землей, нападали, порой, даже на меня, вцепляясь в сапоги тем, что им заменяло зубы, а вот Уильяму так и вовсе лодыжку прокусили, до сих пор хромает. Ладно, хоть корень мелкий попался, нетерпеливый. Молодой еще. Яду по молодости не накопил, так что обошлось…
Кстати, о Уильяме, вот и он сам, легок на помине.
Познакомились мы с ним, примерно, с месяц назад. Проблемы с растениями уже начались, и я тогда, помнится, секирой пытался подстричь тот самый хищный боярышник (ножом уже не получалось), как услыхал чей-то идиотский смех: за моими потугами наблюдал крепкий темноволосый парень с луком в руках.
Добротная рубаха, красивый пояс, кожаные штаны, крепкие сапоги — не похож он был на деревенского, и в замке я его ранее не видал.
Познакомились. Оказалось, зовут парня Уильям, обращаться к нему полагалось «ваша милость», но, надо отдать ему должное, нос он не задирал. А когда я сказал ему, что являюсь сыном вольного ярла (Кто скажет, что батя не достоин — тот будет мною проклят, оплеван и предан забвению. Да и карлы за ним идут охотно, так что, не за горами ему самому дружину водить), так и вовсе принял почти за равного. Объяснил ему, что в тяжелой ситуации клятву дал, поэтому недостойным делом занялся — он согласился, что слово надо держать, будь ты хоть король, хоть последний свинопас, и о том читал он в книгах немало.
Сам же «твоя милость» Уильям решил тем погожим деньком поохотиться на зайцев в лесу, дабы развлечься, и мастерство лучного боя, предаваясь лени, не терять — стрельцом он себя считал изрядным, и, на мой взгляд, действительно был в этой науке силен. И вот, в поисках длинноухих зверушек, он и добрел до домика Ульрика, где и увидел, как я с переменным успехом воюю с кустом, что его изрядно развеселило.
Я оскорбился, и предложил ему самому попробовать, если не трус, достать из глубин того куста заячью шкурку.
— Никто не смеет называть меня трусом! — сказал он мне, и поперся к нам с кустом прямо через полянку.
Когда что-то выстрелило из-под земли и вцепилось ему в сапог, он повел себя, как настоящий воин и достойный сын своего славного отца: не закричал, даже с лица не сбледнул. Яростно рванул ногу, и, оставив сапог в пасти подземного жителя, размахивая руками, рухнул лицом в куст прекрасных цветов, чьи стебли были усеяны нежными, нераскрывшимися еще бутонами. Те не замедлили выдохнуть ему в лицо целый клуб едкой пыльцы, но Уильям даже не подумал отступиться, когда весь в слезах и соплях добрался до боярышника, и вступил с ним в бой, и тот показал ему, почем в Нурдланде селедка.
Драную и исколотую «его милость» я долго умывал из бочки, и он признал, что насмехался зря.
Как выяснилось в ходе последующего лечения и общения, прибыл он в гости к отцу, утомившись учебой в «Университете всех наук», что сиял светочем знаний в столице королевства. С отцом он крепко поссорился в первый же день, в связи с чем и послан им был сюда, дабы успокоить нервишки, охотясь и отдыхая в тиши каменных стен замка.
Чем его милость и занялся.
Привез с собой книги (все про любовь), читал их. Пил вино. Вот, поохотиться решил. А все, чтобы тоску унять, по милой сердцу девице, на почве высоких чувств к которой он и поссорился с бароном. Уильям мне даже изображение ее показывал: картина, примерно ярд на ярд, на ней девчонка — ничего особенного…
Но сох парень по ней ужасно, находя утешение лишь в романах о счастливой любви, и меня заодно одолевая своими печалями — иного собеседника, такого же умного и понимающего, ему найти не удалось. Да и сдружились мы как-то.
— Свааартиии!!! — простонал он мне с самым несчастным видом, подходя поближе — Отец письмо прислал. Хочет, чтобы я женился. Невеста со свитой скоро приедет в Швинау.
— Поздравляю, твоя милость, — справедливо порадовался я за него.
— Не хочу я! Отец сосватал Эллис Дорнхольм, не знаю, что теперь и делать…
— Не знаешь, что делать? Так тебе совет нужен? Слушай, Уильям, и проницай мудрость древних — ответил ему я:
Красно говори
и подарки готовь,
чтобы жен соблазнять;
дев красоту
неустанно хваля,
будь уверен в успехе. *
— Но я НЕ ХОЧУ быть уверенным в успехе!!! Моя Беата — самая прекрасная женщина на свете, и я хочу быть только с ней! Она изящна, стройна, ее волосы — золотой водопад, ее голос слаще пения птиц, ее глаза — синие озера, — парень мечтательно возвел очи горе — Ее мать была эльфийкой, и вся красота дивного народа передалась моей избраннице. Но ты же видел ее портрет в моих покоях, скажи, разве она не прекрасна?
