Соловей тем временем выпил еще один кубок и придвинув кресло к Алеше и Оле заговорил значительно тише нежели раньше:
– Ну а теперь и про меня выслушайте…
* * *
Работал я когда–то на мельнице – помогал отцу муку молоть. Была у меня любимая девушка… Как я любил ее, как горело мое сердце! Думал я, что так будет всегда. Но те счастливые времена ушли. Как то раз приехала к нам в деревню повозка, вся бархатом обшита – у нас такой отродясь не видали. А за повозкой на белых лошадях люди в дорогих кафтанах едут, в рога трубят. Вышел из кареты воевода Дубградский Илья. Кричит:
– Приехал я к вам свататься. Кого из красных девушек выберу, та и будет моею женою!
И выбрал мою Матрену. Взял ее за руку и вывел вперед.
Говорит:
– Мила ты мне. Будешь ли мне женою?
Она испугалась, потупилась. Тут я вперед вышел и говорю ему прямо:
– Не будет она тебе женою, ибо меня любит.
Воевода на меня гневно так очами зыркнул – ха! – меня так не проймешь, я ему прямо в глаза смотрю. Ну тогда этот Илья и говорит:
– Ты кто… крестьянин, мельник? А я воевода! И жить этой красавице в тереме, а не в твоей грязной дыре! Не гнуть вместе с тобою спину, ручки белые не марать, и ты не лезь!
Так он и сказал. Мне тут кровь в голову ударила, я кулаки сжал и на него бросился. Успел я ему раз под глаз заехать, а потом меня его люди скрутили да так поколотили, что чуть жив остался – две недели потом лежал, встать не мог, ребра болели. Но что ребра – Матрену увезли, а я остановить их не смог, мне эта боль тяжелее всего была.
Ну, как ребра то зажили, так собрался и пошел я в Дубград, правды искать – от нас до этого города три дня пути. Долго ли, коротко ли, но пришел я к воеводскому двору и, так мол и так, приказчикам говорю – надо мне вашего воеводу видеть. Они меня целую неделю ждать заставили, столько там разных дел было, а потом уж и меня в приемную залу допустили. Воевода сразу меня узнал, да еще бы не узнал: под глазом одна синева от моего удара. Он так встал, ногой топнул и закричал:
– Что – неймется тебе, холоп?! Мало тебе бока ломали?! Можем еще поломать! – а потом достал из кармана какую–то монетку мелкую и бросил, – На, – говорит, – Это тебе в утешенье, выпей в трактире за наше с Матреной счастье!
Мне, знаете, эта монетка больнее всего была. Он мне, значит, эту монетку, как выкуп предлагал, понимаете? Как выкуп за мою Матрену! А сам еще стоит усмехается, чувствует, что на его стороне и сила и деньги, чувствует, что ничего я супротив его не могу сделать.
И бросил я эту монетку ему под ноги!
Он усмехнулся, велел вытолкать меня прочь и никогда больше близко не подпускать.
Вот с тех пор, а прошло уже десять лет, живу я в лесу да люд обиженный вокруг себя собираю. Каждый день упражняются они на мечах, стреляют из лука, в общем, каждый из них может достойно сразится с государевым солдатом. У каждого есть доспехи. Мы ведь люди вольные, у нас каждый сам себе хозяин!
…Но – это ещё не вся моя судьба. Теперь про Свиста. Тот, кто говорит, что все встречи наши – случайность, пусть задумается вот над чем: после того как из города я бежал, да так на весь род людской был зол, что в каждого вцепиться был готов, первым, кто мне повстречался – был именно он, нынче покойный брат мой Свист. Как теперь помню: жаркий летний день. Я по лесу бреду, о корни спотыкаюсь, да ничего кругом и не замечаю… Горько мне, рыдать хочется, да только вот слёз нету – повалился помню под той самой елью, на которую тебя, Ярослав, несколькими минутами прежде закидывал. Ну, лежу я не жив ни мёртв, и не ведаю, как дальше жить, а тут (слух то у меня обострённый) – позади шаги; ну – думаю, ежели человек – сцеплюсь с ним, с ненавистным, хоть глотку перегрызу, за то только, что человек. И впрямь человек – только вот настолько исхудалый да измученный, что и глядеть то на него боязно, не то что бросаться. То был Свист – он уж два месяца по лесам метался – после бегства из сада всё, точно в бреду был; зверем выл, бежал иль шёл иль полз без всякой цели, а на самом деле – его леший кругами водил. Питался он травами иль кору с деревьев грыз, пил из родников, иногда – землицей закусывал. Если бы не встретился со мной: ещё чрез месяц и иссох бы весь; а тут загудел, счастливо:
– Человек! Человек!..
Бросился он, скелет, меня обнимать, а я то обнять в ответ опасался; а то вдруг раздавится… Рыдал он, ну а потом – вспомнил – аж затрясся весь, да и достаёт из кармана коробочку, коробочка та холодом веет, потому что – из чертогов Снежной колдуньи, раскрыл её, а там – одно последнее зёрнышко, случайно им при посадке сада позабытое золотится – время не властно над ним, так же как не властно оно и над солнечным светом…
Посадили мы то семя, а потом, немногое время спустя, поведали друг другу истории своих жизней… Древо взошло… Завтра я вам его укажу…
* * *
Соловей опустил кучерявую голову, и густые кудри свесились и закрыли его лицо.
– Теперь одна мечта осталась – обрести назад свою Матрену. Каждый день ее вспоминаю…
– Она нам пироги на дорогу испекла. – сказала Оля.
Соловей аж подскочил:
– Что, моя Матренушка?! И вы молчали! Вы ее видели, значит?! Ну и как она? Рассказывайте, рассказывайте скорее!
– Мы не видели ее, – ответила Оля бросив жалостливый взгляд на Соловья. – Илья только и сказал нам, что жена его эти вот пироги испекла. – Она протянула Соловью узелок. Лицо разбойника просветлело.
– Ее пироги, она испекла. Сохраню их, обязательно сохраню, дороже любых богатств эти пироги ее руками слепленные. – И он поцеловал по очереди каждый пирог…
Алеше вдруг подумалось, что пироги эти наверняка испекла не воеводская жена, а одна из ее служанок, но он промолчал…
…Затем ребят отвели в маленькую комнатку в которой стояли три кровати.
Когда дверь закрылась Алеша порывисто взял за руку Ольгу, посмотрел в ее глаза и вздохнул:
– Ну, прощай. Дай только посмотрю на тебя, запомню.. Ну вот и все…
Алеша пал на кровать…
* * *
Хотя со времени последнего погружения в Мёртвый мир прошло несколько часов – когда Алёша вновь увидел наполненную мизинчатыми карликами пещеру то всё там было как и прежде, и даже карлик второго уровня стоял на лестнице в прежней, нелепой позе. Алёша слишком занятый иными чувствами, даже и не заметил этого – но вообще же, во все последующие его погружения часы Мёртвого мира совершенно не соответствовали часам того мира, где жила Оля – за часы могли пройти мгновенья, а за мгновенья – часы.
Карлик второго уровня подобострастно раскланивался, вскрикивал своим тоненьким голоском:
– О–о, Великий! Вы ещё и кудесник! Быть может, вы астроном?.. – он видно ожидал ответа, но никакого ответа, кроме скрежета зубов, отчаянно пытающегося высвободиться Алёши не получил. – Ну что же – тогда, быть может, вы проследуете за мной?.. Во втором уровне посчитают за величайшую честь…
