Волкодав понял только то, что запутался окончательно.
– Но ты же велела ему потерпеть… Сказала, немного осталось…
Жрица лукаво улыбнулась:
– Я в самом деле говорила такое?..
В Дар-Дзуме дождей по-прежнему не было, но в горах за Шрамом ночь от ночи всё упорнее гремело и полыхало. Люди бережливо тратили воду, запасённую в больших кувшинах, и ждали, когда река наполнит ущелье. Покамест она поднималась в точном соответствии с вычислениями Кермниса Кнера, но аррант всё равно каждый день поднимался на терпеливом осле к верхнему концу водовода. Разматывал измерительный шнур, что-то писал, затирал и снова писал на покрытой воском дощечке…
Там даже поставили стражника, вменив ему в обязанность запалить дымный костёр, как только вода вплотную приблизится к жёлобу.
Однажды утром, когда в предрассветных потёмках Кермнис Кнер выехал из-за скалы, навстречу ему поднялся Волкодав.
– Опять ты! – вырвалось у арранта.
– Здравствуй, господин, – на удивление вежливо отозвался клеймёный варнак. – Прошу тебя, прикажи поставить здесь запорный щит. И пускай Палё… смотрителю щитов велят в случае чего непременно сбрасывать верхний прежде нижнего… господин.
Кермнис Кнер жестом отчаяния воздел руки к небесам.
– Во имя страсти Морского Хозяина, превратившей скалы в песок! И чаек, склевавших бусы Прекраснейшей!.. – почти выкрикнул он. – По-твоему, я первый в своей жизни водовод строю? Если я раз или два согласился послушать тебя, это значит, по-твоему, что теперь я без твоих советов шага не сделаю? Вы, сегваны, не просто неблагодарны, вы непочтительный, невежественный и наглый народ!
– Я не сегван, – пробормотал Волкодав, уже понимая, что заговорил с ним очень не вовремя.
Кнер же, не слушая, продолжал:
– Если хочешь знать, я проделал главнейшую работу на строительстве замка для вождя твоего племени! Сказать тебе, как он меня за это отблагодарил?
– Моего племени?.. – только и нашёлся переспросить венн.
Мыш у него на плече на всякий случай вытянулся и зашипел.
– Этот предводитель с острова Вечерних Гор, или как там называлась его варварская родина, в самый разгар работ предпочёл мне какого-то проходимца, пообещавшего разрушить холм при посредстве чудесного порошка…
Волкодав больше не раскрывал рта, лицо у него стало деревянное. Сегванский кунс, напавший на род Серого Пса, пришёл с острова Закатных Вершин.
– А ведь это я, – отвязывая измерительный шнур, запальчиво продолжал Кнер, – изобрёл чудесно простой тоннель для воды, способный впустить и выпустить тайного гонца, но погубить любого подсыла! Вот она, сегванская благодарность! Возведение твердыни наверняка приписали другому, обо мне же напоминает лишь россыпь камней над выходом в реку… если Винитар не велел убрать и её. Прочь с глаз моих, сын невежества! Прочь, пока я не велел разбить трубу, ведущую к улице, где тебя приютили!..
Волкодав повернулся и ушёл, не произнеся больше ни звука, и спуск по тропе ему позже вспомнить было не легче, чем то движение у обрыва.
Чудесно простой тоннель в реку…
Способный впустить и выпустить тайного гонца…
Каменная россыпь на берегу…
Знал бы разгневанный зодчий, что венн согласился бы в одиночку прорубить весь водовод только ради того, чтобы в награду услышать эти слова.
Ещё через двое суток, почти ровно в полдень, опять-таки в точном соответствии с обещаниями Кнера, над зубцами горной стены поднялась струйка чёрного дыма. Она означала, что вода коснулась края тоннеля и вот-вот устремится в жёлоб.
Вся Дар-Дзума – кто с ведром, кто с кувшином – выбежала к уличным трубам. Людям казалось, что долгожданная вода должна хлынуть изобильным потоком прямо сейчас. Однако река поднималась неспешно. Только к вечеру удалось дождаться тоненького мутного ручейка. Дардзумцы смотрели на него, как на чудо. Старались обмакнуть в «девственную» воду хоть палец, чтобы оставить глинистые разводы на лбу и щеках. Против опасений, тоненькая ниточка не иссякала. Наоборот, журчала всё увереннее, увеличиваясь прямо на глазах.
Кто-то побежал за лепёшками и вином. Кто-то выволок из кладовки спелую тыкву. Ещё кто-то побежал резать барана. Прямо на древних кирпичах улиц загорелись костры. В Дар-Дзуме начался праздник.
Кажется, во всём городе не ликовал один Волкодав.
– Что невесел, сынок? – спросила его хозяйка двора.
Венн ответил:
– Боюсь я этой воды, госпожа.
– Боишься?.. Почему?
Я семь лет камни рубил, я знаю их норов, мог бы ответить ей Волкодав. Ваша горная стена до сих пор стоит только потому, что раньше вода сразу бежала в реку, падала в ущелье и текла вниз. Теперь реку заперли, она лезет на склоны, а в них глины полно…
Но объяснять было долго, и он лишь сказал:
– Не пришлось бы среди ночи из дому бежать.
Всё-таки Мицулав слово за словом вытянула из него правду о том, что на глине может поскользнуться не только человек, попавший под дождь. После чего рассудила:
– Если впрямь дойдёт до беды, люди могут решить, что это ты, пришлый человек, не в добрый час молвил. Не все же знают тебя, как я, ещё коситься начнут. Я просто поделюсь с женой Бизара и другими соседками, мол, плохой сон увидела и на всякий случай узелок собрала…
Утром вода бежала уже вовсю, изливаясь в просторные, хорошо обожжённые чаши, установленные на каждой улице. Вода была ещё очень мутной, на дне чаш быстро скапливалась грязь, её в охотку вычёрпывали, и вроде бы тяжёлая однообразная работа казалась радостной и приятной.
Кермнис Кнер по-прежнему ездил то к плотине, то наверх, ожидая нового торжества своих вычислений. И торжество состоялось. Точно в предсказанный срок по ту сторону пустоши вновь надрывно застонал древний цорат и поплыли по кругу успевшие рассохнуться бадьи. Река полилась через плотину, сбрасывая излишек воды. Струи, бившие в уличные чаши, с этого времени перестали набирать силу. Всё шло как надо.
– Доволен ли ты, наместник? – прилюдно обратился к вейгилу аррант.
– Доволен, – глядя, как между садами и зольниками наполняется рукотворное озеро, ответил вейгил.
Если верить слухам, плата, честь честью отсчитанная зодчему, едва не проломила дно телеги, запряжённой мохноногими тяжеловозами. Кермнис Кнер с помощниками и охраной сели в сёдла и выехали на дорогу, увозя с собой благопожелания всей Дар-Дзумы.
Гончары, вернувшиеся к станкам и печам, спорили за работой, следовало ли разобрать ставший бесполезным цорат. Или пусть его скрипит, пока сам не развалится?..
Языкатые соседки потихоньку посмеивались над Мицулав.
Кажется, один Волкодав то и дело просыпался ночами, ожидая далёкого подземного гула. По его убеждению, вейгилу следовало бы удержать арранта в городе до окончания осенних дождей, но кто ж его спрашивал?..
Как водится, беды дождались совсем не с той стороны, откуда чаяли.
Однажды утром Шишини послала сына отыскать Иригойена. Она хотела показать халисунцу только что остывшее после обжига блюдо. Молодая женщина сама выгладила его на отцовском кругу и, не имея денег на краски, несколько дней сидела над блюдом с маленькими писалами, выточенными из косточек желтослива. На ночь – опять же отцова наука – она кутала работу влажным тряпьём, чтобы не пересохло нежное тесто.
Теперь все видели, что Шишини перенесла на блюдо письмена Иригойена, слагавшиеся в молитву Луне. И получилось у неё до того ловко, что в глине явили себя и Луна, и молящийся человек, вдохновенно простёрший к Ней руки. Шишини умудрилась передать трепетные пламена кругом ладоней и головы, говорившие о предельном напряжении духа. Она даже дерзнула наметить черты божественного лика, придав им выражение великого понимания, мудрости и заботы…
Мастер-горнушник, лысый и словно иссохший от постоянного жара, тоже, как выяснилось, ходил послушать халисунского гимнопевца. Блюдо так понравилось ему, что он сам покрыл его тонкой поливой, обжёг и не взял причитавшихся денег. Зато посоветовал Шишини сделать ещё десяток таких же: «И сам куплю, и перед друзьями похвастаюсь!»
