А на самом деле Ангелы просто открывают одну из щеколд, которых на людском сознании – десятки, а у кого-то и сотни. Ну да, сами же они эти щеколды и повесили во время оно!
– Да, да, ее ведь убили, – мужчина открыл глаза и вновь пристально посмотрел на Карна. – Маат, я имею ввиду. Объявили блудницей и распяли на глазах у всех. И все поверили.
– Как вы образно, – хмыкнул Карн, а сам подумал: «Кто ж ты такой?», и вновь попытался просканировать мужика. И снова ничего.
– Образно – не образно, а факт остается фактом, – с этими словами мужчина запустил руку под столик, где у него стояла сумка, пошарил в ней и выставил перед Карном бутылку «Капитана Моргана». Тут же рядом легла газетка с кроссвордами, а на нее – палка колбасы, полбуханки хлеба, пара помидоров. Не то, чтобы все эти продукты, безупречно синергичные между собой, идеально подходили к «Капитану», однако в нынешней ситуации это казалось далеко не самым необычным.
Когда мужик вытащил из сумки нож, Карн напрягся и даже на автомате позвал Хоори. Однако ножу до него не было никакого дела, он споро вскрыл герметичную упаковку на колбасе, и нарезал продукт тонкими ломтиками. Затем настал черед хлеба и помидоров. Следом мужик выудил из сумки два шота. Откупорил бутылку. Нос Карна пощекотал тонкий аромат добротного виски. И хотя парень не был особенно знаком с дорогими алкогольными напитками, точно таким же вискарем его однажды угостил Эрра (вскрыв запасы Рокеронтиса).
– Молодой человек, – начал мужик, разливая виски по шотам, – не откажите мне в удовольствии разделить с вами этот путь! Поймите меня правильно, нам еще долго ехать, а кроссворды мне уже надоели. Не думаю, что ваш планшет будет вам интереснее, чем беседа со мной.
– Да мы ведь даже не знакомы, – парировал Карн. Он всерьез сомневался, что этот мужик – агент Ангелов. Во-первых, защита у него специфическая (а это определенно защита). Во-вторых, слишком уж тонкую игру он ведет. Если это вообще игра.
– Зовите меня Салава, молодой человек, – с этими словами мужик протянул Карну один из шотов. – А еще, полагаю, мы можем перейти на ты?
– Можем, – кивнул парень, принимая шот. – Меня зовут Карн.
– Отличное имя, Карн! – улыбнулся Салава. – Что ж, за знакомство!
Они выпили. Виски был настолько великолепен, что закусывать его казалось кощунством. Тем не менее, Карн принял из рук Салавы бутерброд, ибо не имел намерения поскорее надраться.
– Так что насчет истины? – Салава тут же разлил по второй.
– А что насчет нее? – Карн бросил взгляд в окно, за которым проносился блеклый бетонный забор, а за ним – ржавые остовы бесхозных эллингов. – Ты верно сказал, ее нет.
– А почему, как думаешь? – и он жестом предложил выпить. Карн опрокинул шот. Закусил.
– Мир изменился, – сказал парень, пережевывая бутерброд.
– А может, люди изменились? – прищурился Салава.
– Одно другому не мешает, – пожал плечами Карн. – Люди изменились, потому что изменился мир…
– … который изменили люди, – закончил за него Салава. – Все так просто?
– А ты думаешь, все сложно? – Карн любил порой поразглагольствовать на отвлеченные темы в компании друзей. Пофилософствовать, порассуждать о вечном. Да, он видит собеседника впервые, но парень достаточно ездил на поездах, чтобы не счесть эту ситуацию странной.
– Я думаю, все зависит от точки зрения, – Салава прищурился и Карн тут же понял, что это своеобразная проверка на толерантность.
– Не соглашусь, – без раздумий ответил он. – Точка зрения – категория субъективная. А истина неизменна, в том ее ценность. Ведь солнце горячее вне зависимости от того, что мы с тобой о нем думаем.
– Даже так? – Салава прищурился еще сильнее. – А ну, какова температура солнца?
– Ну точно не скажу, – стал прикидывать Карн. – Миллионов десять-пятнадцать?
– Тринадцать с половиной, – кивнул Салава, – это температура ядра.
– Ты астроном что ль? – решил пошутить Карн.
– Вроде того, – Салава шутку толи не понял, толи не воспринял. – Но не будем уходить от темы. Представим существо, привыкшее жить в условиях… ну, скажем, в условиях сверхновой звезды. Гипотетически.
– Гипотетически, – кивнул Карн и принял от Салавы шот. Они выпили и продолжили беседу.
– Сверхновая миллиардов пятьдесят по температуре, – проговорил Салава, запихивая в рот бутерброд с колбасой.
– Скажем проще – дохера, – подтвердил Карн. Ему было очень интересно, к чему клонит собеседник.
– Так вот для существа, привычного к температурам сверхновой, наше солнце вовсе не будет горячим, – резюмировал Салава. – Оно для него будет ой каким холодным. И где тут истина?
– Но таких существ нет, – ответил Карн, чуть помедлив. – То есть, может, и есть, но мы о них не знаем.
– А если узнаем, что это изменит? – не унимался Салава. – Температура солнца останется прежней. Для тебя оно все равно будет горячим, а для него – холодным. И кто будет прав, у кого будет истина?
– У обоих, – сдался Карн.
– Выходит, истина субъективна? – Салава расплылся в победной улыбке.
– Выходит, я привел хреновый пример, – поспешил оправдаться Карн. – То, что солнце горячее – не истина, а все же субъективное суждение. Истина – это чистый показатель его температуры.
– Но по Кельвину и Цельсию у солнца разные температуры, – парировал Салава.
– Но между ними можно провести соответствие, – нашелся Карн. – Кроме того, реальная температура солнца не зависит от системы измерения.
– То есть истина не оценочна? – Салава не отставал. – Выходит, она существует вне нашего восприятия?
– Примерно так, – задумчиво протянул Карн. – С другой стороны, истина – это ведь сугубо человеческая категория. Полагаю, дерево не в курсе насчет температуры солнца, хотя благодаря его теплу оно существует.
– Не теплу, а энергии, – поправил Салава. – Для дерева любые понятия не имеют значения. Назови солнечный свет холодным или нейтральным, фотосинтез от этого не перестанет протекать в листьях.
– Я об этом и говорю, – кивнул Карн. – Так выходит, что истины не существует? Как некоей надмировой идеи?
– Как же не существует! – хохотнул Салава, наливая по новой. –
