Напротив, вы худший из тех, кто мог бы занять трон, бедный мой друг! Надо поставить его на место. Надо показать, что путь к трону закрыт. Что королевская власть сильна по-прежнему.
— Приняв вас в Провиденции, королевство вернуло вам власть и связи, которые вы утратили. Не Совет оказал нам услугу, а Провиденция была столь великодушна, что приняла вас. Радуйтесь тому, что сохранили свое положение, и не надейтесь на большее.
Это поумерит его прыть!
— Должен ли я понять, советник, что вы сами желаете стать королем?
— Это решать не мне и не вам. Давным-давно подобное уже случалось в королевстве. Король умер, не оставив наследников. И в этом случае по традиции генералы должны выбрать нового правителя. Так что посмотрим, что они скажут.
Вряд ли они выберут старого озлобленного друида!
— Вот они! — сказал Бёли, указывая на мрачное шествие, появившееся на площади.
И действительно, под каменной аркой, стоявшей у главного, северного, входа на площадь, показалась большая повозка. На козлах сидел палач, одетый в черное, лицо его скрывал толстый длинный капюшон, он то и дело натягивал вожжи, не давая лошадям перейти на рысь. Ведь когда собравшиеся увидят лицо приговоренного, они начнут кричать, и тогда лошади могут испугаться и понести.
Мясник Альмар Каэн, человек, убивший королеву шагал сзади со связанными руками. Его шею обвивала веревка, другой конец которой был привязан к телеге. Глядя пустыми глазами, он шел спокойно, точно не слышал гневного воя толпы. Босой, израненный — его наверняка пытали всю ночь, — он выглядел таким безучастным, как будто уже умер.
За повозкой следовали четверо помощников палача, тоже со скрытыми лицами. Их черные как смоль одежды не приковывали взглядов толпы. Народ смотрел только на человека, шедшего на смерть. На этого безжалостного убийцу, обезглавившего королевство.
Бёли сжал подлокотники кресла. Многие годы в Провиденции не устраивали казней. Король приговаривал преступников к изгнанию, наверняка потому что сам не мог смотреть на убийство. Но в этот раз Бёли не мог противостоять двору. Остальным хотели преподать суровый урок. Генералы, вельможи, советники… Все требовали публичной казни. И по лицам в толпе и злобным крикам с требованием отмщения, разносившимся по площади, можно было судить, что народ хочет того же.
Выехав на середину площади, повозка палача остановилась. Возница не спеша слез с козел, отвязал Альмара и подвел к плахе, состоявшей из двух бревен, сколоченных крестом и положенных горизонтально. Вместе с помощниками он уложил на нее осужденного и привязал. Привязать следовало таким образом, чтобы было удобно четвертовать, а это требовало известного умения.
Альмар совсем не сопротивлялся. Он покорно улегся на бревна, вытянул руки, чтобы их могли привязать, и, широко разинув рот, глядел в облака, спокойно ожидая смерти, которой, по всей видимости, не страшился. Он ждал ее, как ждут старого знакомого.
Или попросту не понимал, что сейчас умрет.
В толпе нарастало волнение. Мужчины и женщины кричали, плевали, бросали в преступника камни. Королевская гвардия с трудом сдерживала натиск толпы, напиравшей на приговоренного, словно хотела его раздавить. Проглотить.
К каждой конечности Альмара привязали лошадь. Теперь он был готов к казни.
Бёли охватил трепет. Сидя высоко над толпой, он не мог понять всеобщего ликования. Этой жажды крови. Желания видеть смерть.
Как они могут на это смотреть? И требовать этого? Вот что значит толпа. Сегодня они потрясены убийством, а завтра готовы сами убить. Сколько здесь женщин? Сколько матерей? И сколько преступников, которые могут занять его место?
Крики раздавались все громче. Волнение в народе становилось все сильнее. Из толпы поднимались злобно сжатые кулаки.
Тут палач вынул из телеги большие клещи из закаленного железа и поднял их высоко над головой, чтобы показать собравшимся. Галатийцы откликнулись бурными криками.
— Смерть ему! Смерть! — кричали они, хлопая палачу.
Тот подошел к Альмару. Встал с правого бока. Потом клещами вырвал кусок плоти из его бедра и руки. Тело вздрогнуло, полилась кровь, но Альмар не издал ни малейшего звука. Даже не моргнул глазом.
Палач замер рядом с ним. Такого ему еще не доводилось видеть. Во время этой предварительной экзекуции перед четвертованием приговоренные кричали сильнее всего. Потому что боль была невыносима, но еще и потому что у них оставались силы. Альмар же не чувствовал ничего.
Палач покачал головой и обошел жертву с другой стороны. Пытка повторилась. Бедро, рука. Теперь из четырех конечностей была вырвана плоть. Можно начинать четвертование.
Он отступил назад. Толпа неистовствовала. Теперь уже трудно было понять, были то крики ненависти или к ним уже примешивались вопли ужаса при виде брызнувшей крови, которая ручьем лила из раненых рук и ног.
Палач поднял руку, помощники сели на лошадей и стали тянуть в разные стороны. Четыре веревки натянулись, затрещали мышцы. Глаза Альмара были по-прежнему широко открыты, и даже казалось, что он улыбается.
Лошади стали выбиваться из сил. Мышцы не поддавались. Плоть кое-где разрывалась, но в остальных местах держалась крепко. Внезапно одна из рук оторвалась. Упала наземь, и лошадь протащила ее за собой. И на этот раз толпа взвыла уже от ужаса.
Палач, видя, что три другие лошади не справляются, схватил из телеги большой топор, подошел к изуродованному телу Казна и принялся лихо рубить одну за другой оставшиеся конечности.
Наконец, лошади довершили четвертование. Мускулы лопнули и кости треснули одновременно. Окровавленный торс Альмара Каэна, который больше ничто не удерживало, перевернулся и тяжело рухнул на землю.
Его глаза были по-прежнему открыты.
Трудно было узнать человеческое тело в этом окровавленном обрубке с лохмотьями плоти, но глаза, глаза были по-прежнему полны жизни! Внезапно, словно осознав, какой ужас свершился у нее на глазах, толпа стихла. Смолкли крики. Опустились кулаки. Кто-то даже заплакал, не сумев удержаться.
— Никогда больше не желаю при этом присутствовать, — пробормотал Бёли с трибуны, не совсем понимая, говорит ли он про себя или вслух. — Никогда больше.
Хенон положил руку ему на плечо:
— Однако будущему королю следует привыкать к подобному зрелищу.
Бёли покачал головой. Он не хотел говорить. Не хотел снова спорить со старым друидом.
— Ну же, Бёли, это всего лишь смерть, — продолжал Хенон со вздохом. — Конечно, не самая изящная, но это только смерть. Завтра, когда Харкур будет у ворот Провиденции, мы увидим их тысячи.
