— Ну ты силён!
— Да уж, — кивнул Сотник. — Что могу, то могу. Иной раз столько выпью, что сам удивляюсь. И упасть бы пора, ан нет, полдружины на ногах не стоит, а я, размявшись брагой, только во вкус вхожу. А уж если с закуской…
Микишка выпучил глаза, долго шёл молча, а челюсть захлопнул, только когда в рот влетела муха. Впереди посветлело. Лес расступился и вдалеке на холме показался Вышень. Из—за ограды торчали крыши домов, кое—где к небу тянулись сизые дымки очагов, а у ворот, еле заметные с такого расстояния, сновали людишки. Дорога сворачивала вправо, но кучерявая голова Микишки мотнулась в противоположную сторону:
— Нам туда. Во—он курган, а чуть дальше — начало оврага.
Когда солнце миновало зенит, холм остался позади, почти загородив измельчавший на таком расстоянии Вышень. Копыта коня мягко бухали по еле заметной ложбинке, которая постепенно углублялась и переходила в овражек. Тот, в свою очередь, рос, пока пологие пятиаршинные склоны не обернулись песчаными осыпями в семь саженей высотой. Двигались вдоль ручья, покуда не добрались до небольшого озерца. В разные стороны расходились овражки поменьше.
— Теперь гляди, — объяснял Микишка. — Сзади будет рука, слева, значитца, большой палец, за ним будет указательный, средний и безымянный. Нам туда.
— А мизинец?
— А, как раз на конце мизинца, у дороги, дозор. Там тоже родничок, возле него они и сторожат, дабы ни туда, ни оттуда ни души не проскочило. С ними колдун, чтобы личины с нечисти сшибать. С кого личины собьют — под топор.
— А ежели не собьют?
— А тоже под топор. Вдруг да кудесник оплошал, чтоб уж не думалось.
— Тоже верно, — согласился Извек, а про себя подумал. — Везде всё одинаково: бей своих, чтоб чужих боялись.
Ворон двинулся в указанный отросток оврага, отмечая копытами ровную дорожку пересохшего русла. Скоро показался хилый родничок, дававший начало былому ручью. Однако, без помощи дождей источник совсем ослаб и теперь еле наполнял песчаное корытце не больше конской головы. Желоб оврага измельчал до двухсаженной канавы и уткнулся в непроходимый бурелом.
— Вот они, — гордо улыбнулся Алтын. — Гиблые Проплешины. Только тут не пролезешь, обождём до утра, а там, в тумане, и двинем по опушке. Саженей через двести дорога, широкая, милое дело ехать.
Он довольно потянулся и улёгся на тёплый песок. Извек соскочил с седла.
— Добро, здесь и подождём.
Ворон тут же принялся общипывать чахлые кустики. Нехотя оторвался от еды, когда хозяин, сдёрнул уздечку и потрепал за длинное ухо.
Когда из перемётной сумы показалась жареная утка, величиной с индюка, Микишка подскочил, как ужаленный.
— Ну, дядько, ты даёшь!
— Пока не даю, пока только достаю, — поправил Извек, выгреб пару горстей лепёшек и, наконец, к вящей радости Алтына, выволок давешнюю флягу. — Ну, пора и перекусить.
Микишка всхлипнул от восторга.
— Какое там перекусить! Попируем не хуже князя, правда вина маловато…
— Хватит тебе вина, — проворчал Сотник. — Его здесь целой дружине хватит, и коням в придачу.
Алтын оглянулся на Ворона, который тоже удивлённо пялился на флягу.
— Видать, непьющие у вас дружины! — сочувствующе предположил Микишка.
— Пьющие, пьющие!
Извек отломил утиную ногу, протянул спутнику и весело добавил. — И едящие! Причём много. Ну, за встречу!
Микишка самозабвенно осушил чашу и вгрызся в румяную утятину. Закрыв глаза, прожевал сочный кусок.
— До чего ж необыкновенная хозяйка готовила, здоровья ей и долгих лет, — уважительно изрёк он и снова вцепился в утиную ляжку, наблюдая счастливыми глазами за повторным наполнением плошек.
— Эт ты точно сказал, — улыбнулся Сотник. — И про хозяйку, и про долгие лета. И надо бы дольше, да некуда.
Он поднял чашу, кивнул. Осушили по второй. Умяли ножки, принялись за крылья. Чаши наполнялись ещё несколько раз, пока Микишка, глядя на оставшееся от утки туловище, не забеспокоился.
— Слушай, давай остальное оставим. По Проплешинам дня два переть, а жрать там нечего, нечисть всего зверя извела, галок с воронами и тех пожрали. А морды нелюдям натощак бить не больно сподручно.
— Не боись, паря, не оголодаем.
— Да я не боюсь, но всё же оставить бы птицу, вон ещё печенья куча, а я за водой сбегаю, вина, наверное, тоже на глоток.
— Ну, сбегай, ежели не лень. Печенье — тоже еда, хотя и не совсем для мужиков.
Алтын уцепил плошки и припустил к ручью. Сотник с неохотой спрятал остаток гуся, следом побросал кости, взамен выгреб лепёшек, оглянулся. У ручья удивлённый Ворон внимательно наблюдал, как здоровый молодец, на полусогнутых ногах, семенит с плошками по песку. Извек встал, подождал водоноса и вытянул вперёд руки.
— Плесни—ка!
Счастливое лицо Микишки вытянулось, он судорожно глотнул.
— А как же вода?
— Твою на две разольём, вином разбавим, вот и будет хорошо. Плещи!
Алтын опустил одну чашку. Из второй, тонкой струйкой, лил на широкие жилистые ладони. Вода кончилась, Сотник вытер руки о штаны и присел к печенью. Флягу двинул приятелю.
— Наливай!
Тот бережно располовинил оставшееся в своей чашке. Взялся за флягу и выронил из рук. Схватил крепче, поднял и замер. Отгоняя наваждение, тряхнул головой.
— Она же…
— Да наливай ты! — не выдержал Извек. — Не чудится тебе, не… чудится! Фляга полная.
Вино, в дрожащих руках, полилось неверной струйкой. Неверяще глядя на рубиновый напиток, Микишка обалдело забубнил.
— Светлые боги, чудеса! И не сплю вроде, и не намухоморился, и не упился пока… как есть чудеса!
Извек ухмылялся зачарованности спутника. Наконец не выдержал, успокоил.
— Да не рубись ты так, Микиша, сказано тебе — всё хорошо. Ты в здравом уме, не бойсь и не удивляйсь. А флягу я у знакомой кикиморы позаимствовал, если это тебя утешит.
Парень опустил флягу, обиженно посмотрел на дружинника, сдул с пробки песчинки и буднично сунул в горловину.
— Почто сразу не сказал? У кикимор знамо дело, и не такие чудеса встретишь. Тем более у знакомых. Я уж думал, ты сам колдун. А кикимора — эт ничего, она баба своя. А своя баба…
Он умолк, поднёс чашу ко рту. Украдкой окунул край оберега, глянул, облизал и с удовольствием выпил. Помолчав, блаженно заключил:
— Своя баба — это хорошее пойло.
Сладкие лепёшки уходили в охотку. Когда на тряпице остались две, Алтын сыто зевнул.
— А это, думаю, на завтрак сгодится. С утра много есть — вредно.
— А с вечера?
— С вечера вообще — смерть! А умирать лучше сытым!
Он засмеялся, но, когда над головой прошла волна тёплого воздуха, смолк, икнул и оглянулся. За спиной стоял Ворон, шумно втягивал аромат печенья и выразительно смотрел на Микишку.
