— Но, думаю, тебе будет интересно узнать, что ты для него лишь подопытная зверюшка. Одно из чудовищ его вивария. Как-нибудь загляни в эту штуку с кнопочками, которых полно в его лаборатории. Узнаешь много интересного.
Персефона вскочила, стряхивая с себя наваждение. Её заполняло возмущение и ужас — ведь этот наглец почти соблазнил её и едва не поцеловал, а она даже не сопротивлялась!
Дионис ухмыльнулся:
— Если бы я захотел, я бы поцеловал, поверь. И тебе бы понравилось.
— Мерзавец! — зло бросила она. Но злилась скорее на себя. Подпустила — легко и близко. Да ещё и гадости про мужа слушала. Хотя после недавнего … эксперимента — Персефона это назвала для себя так — она и сама несказанно злилась на Аида. Но это их отношения. И им самим и разбираться. Так зачем же этот бог со странными старыми глазами кидает в её душу семена сомнения?
Он словно считал все её метания:
— Потому что ты сама подготовила почву для них, Разрушительница. Ты усомнилась первой — и правильно, кстати, усомнилась. Знаешь, к какой войне они готовились здесь? К войне с тобой. Когда ты очнёшься и восстанешь.
Дальше Персефона слушать не стала, она бросилась прочь. Потому что в душе царили мрак и раздрай. Она больше не показывалась тогда из своей половины. Хотелось всё переваривать и уложить в голове, чтобы не наделать глупостей.
Позже она узнала, что Дионис всё-таки ушёл и увёл свою мать — Аид сам их отпустил. Кажется, взамен ему отдали… ветку мирта.
Но тогда Персефону это мало интересовала. Пару дней спустя после своего появления в Подземном мире, она бесцельно блуждала по царству и даже не сразу сообразила, как очутилась в комнате над лабораторией с виварием.
Над одним из столов — а их было здесь довольно много, светился голубоватый квадрат, перед которым располагались плоские камешки. Кажется, Дионис назвал их кнопками.
Дверь в соседнюю комнату была приоткрыта, оттуда доносился голос Аида, и Персефона решила разузнать, что там происходит.
К её удивлению, комната оказалась полна мелких божков, божеств, духов, и все они, рассевшись на ступеньках амфитеатра, затаив дыхание слушали Владыку Подземного мира.
— Не всегда следует верить написанному. Вернее, вы должны помнить, кто адресат и предположить, что он мог написать на самом деле. Прочесть то, что между строк. За текстом.
Тот как-то учил её этому искусству, и у неё даже получалось.
— Лучше всего писать «наоборот». Если любите, пишите «ненавижу». Если жить не можете, пишите «ты мне надоела, уходи». Вас правильно поймёт только адресат. Ведь сложнее всего раскодировать зашифрованные чувства.
Персефона горько хмыкнула: а ты тоже шифруешь от меня свои чувства, моя царь? Говоришь, что любишь, а сам… Впрочем, ты никогда не говоришь мне этого…
Стало почему-то так горько, больно и пусто.
Эмоцию поймал Загрей: он как раз сидел возле двери и буквально внимал каждому слову отца. А тут обернулся и удивлённо уставился на неё.
— Мама? — прошептал одними губами.
Персефона поманила его пальцем.
Аид, конечно же, заметил их переговоры и кивнул: мол, иди.
Загрей поднялся и вышел в коридор к ней.
— Мама! — тут уже проговорил радостно и бросился в объятия.
Она тоже обняла и прижала к себе.
Даже не заметила, как её мальчик вырос и перегнал её саму на целую голову.
Персефона гладила его жёсткие чёрные волосы, касалась забавных рожек и нежно улыбалась, чтобы скрыть подступающие слёзы.
Она не сразу поняла, что сын, целуя ей руки, винится — что подыграл отцу, что не предупредил.
— Мальчик мой! — прошептала она. — Глупенький! Если я на кого и злюсь, то это точно не ты, милый.
— Спасибо, мамочка, — ответил он. — Я так скучаю по тебе.
— Я тоже, милый, — Персефона вдруг лукаво подмигнула сыну: — Как ты относишься к тому, чтобы провести немного времени вместе?
Загрей даже на месте подпрыгнул от радости.
— Вот и замечательно! — Она кивнула на голубой квадрат над столом: — Тогда научишь свою старую мать пользоваться вот этой штукой.
— Старую! — рассмеялся Загрей. — Скажешь тоже!
И, действительно, она выглядела скорее как его девушка или как сестра, притом — младшая, но ни как мать.
Обучать её Загрей вызвался с энтузиазмом.
А Персефона оказалась хорошей ученицей, из тех, что всё быстро схватывают налету.
Даже Аид, застав их однажды за этим занятием, одобрил такое решение. Правда, вытащил Персефону из-за монитора — так называлась эта штука с голубым свечением, сказав, что много работать вредно, и унёс в спальню.
Они ещё толком и не поговорили после той истории, и сейчас Персефона вырывалась и даже пыталась укусить. Только кто бы её отпустил.
Аид применил способ, срабатывавший всегда: сжал запястья, прижал к стене, впился в губы голодным поцелуем.
И она ответила.
Не могла не ответить — изголодалась сама. Одежду они сдирали молча, вернее, лихорадочно целуясь.
А потом — после страсти — любуясь друг другом, лежали рядом, и он, перебирая рыжие локоны, сказал:
— Завтра — напомни — я покажу тебе один материал…
Она сонно кивнула и устроилась у него на плече.
А утром — обнаружила на постели папку с надписью: «Разрушительница». Открывала дрожащими руками, не удосужившись даже одеться, лишь замотавшись в покрывало.
Листала, читала страницу за страницей, приходя в ужас от прочитанного — век за веком, год за годом, она была под наблюдением у своего мужа.
Чудовище.
Разрушительница.
… она ушла на поверхность, так и не дочитав до конца.
Она слишком хорошо знала, что нужно делать — пора затевать игры богинь. И пусть Олимп вздрогнет.
И никто не сможет их остановить…
— Любимая, — нежно шепчет Аид, — ты позвала меня…
Его взволнованный голос прерывается от переполняющих эмоций. Я заглядываю в глаза — эти чёрные бездны, где обычно клубится первозданный мрак, — и вижу только свет. Так много света. Он распахнут передо мной до самых недр души. Без масок, без скорлупы. Даже не бог, просто мужчина, для которого существует только одна женщина во вселенной.
И мне бы злиться, обзывать предателем, кидаться упрёками.
Но я не могу. Я позволяю сгрести себя в охапку, осыпать поцелуями скулы, шею, ключицы.
— Думала, я отпущу тебя? — он чуть насмешливо заглядывает мне в лицо. — Не надейся — я не настолько благороден.
Я немного отстраняюсь и ударяю кулаком в плечо, но добиваюсь лишь того, что моя ладонь попадает в плен, чтобы быть зацелованной.
— То есть, — недобро прищуриваюсь я, — Аскалафа с зёрнами граната тогда тоже ты подослал? Чтобы на показ меня отпустить, а на самом деле — иметь поводок, чтобы притянуть обратно?
Он невесело усмехается:
— Ты можешь мне не верить, но про Аскалафа я, правда, не знал. И был тогда страшно зол на него. Прямо с наслаждением отдал на растерзание твоей матери.
— О да, она не пощадила беднягу, — меня до сих пор, тысячелетия спустя, передёргивает от воспоминания, как тонкий мальчишка обращается в юркую ящерицу.
Вздыхаю, опускаю голову Аиду на плечо: как же мне всего этого не хватало — его сильных рук вокруг моей талии, тепла большого тела, ощущения мощи, исходящей от древнего бога. Как приятно теперь свернуться ласковым котёнком и не думать ни о чём.
Но думать надо, и ответы знать хочется. Хотя о некоторых я уже догадалась, но не мешало бы услышать всё, как есть.
Вопрос мне задавать даже не приходится: Аид, как обычно, считывает его в моих глазах, когда поддевает лицо за подбородок, чтобы мы встретились взглядами. Как же он красив, когда вот так вот светится от любви.
