Огонь бежит по моим венам, я таю и плавлюсь, но овладевать мной прямо здесь он не спешит.
Наоборот, отстранятся и говорит:
— Собирайся, нам пора.
— Куда? — интересуюсь я.
— Справлять нашу свадьбу, вить гнёздышко в нашем новом доме в Ниссейской долине. Идём, Деметра уже заждалась наверно.
— Мама? — удивлённо вскидываю брови.
— Ну да. Знаешь, когда я ей сказал, что ты ждёшь ребёнка, она даже не спорила. Наоборот, тут же заявила: я буду ей нужна. И вызвалась приготовить всё к нашему приезду. И вообще, я решил, что будет лучше, если тебе больше не придётся метаться между матерью и мужем.
Он решил! Опять сам! Но ведь обо мне заботился. Поэтому не злюсь, а смеюсь, уткнувшись ему в плечо. У Аида — слишком патриархальный склад ума, консервативный, основательный и… правильный, на мой взгляд. Муж должен защищать, беречь свою женщину и свою семью, а если у них возникают проблемы — брать и устранять их. И я не против такого расклада.
… собираюсь я быстро. Брать мне здесь особо нечего. Так, пара милых сердцу безделушек, среди которых — кулон Гестии. Он сейчас светится тёплым сиянием, будто тётушка улыбается мне сквозь века. И я невольно прижимаю его к груди: пусть слышит, как благодарно бьётся моё сердце.
Все цветы, какие ещё остались в салоне, я выношу на улицу — пусть люди разберут, пусть каждый возьмет себе частичку счастья, что сейчас просто переполняет меня.
Вешаю на дверь салона надпись: «Закрыто на неопределённый срок». Кто знает, может ещё и вернусь сюда — уж очень в этом магазинчике было хорошо.
Свой букет несу сама — небольшой чемоданчик со скромными пожитками и тот отбирает Аид.
Мы садимся в его машину — чёрную, хищную, мощную, этакий слепок его квадриги, что пугала в прошлом людей и богов — я смотрю в окно, и мне необыкновенно хорошо. Меня снова похищают, но теперь — с моего согласия и везут не в мрачный Подземный мир, а назад, в Ниссейскую долину.
Хочется петь и смеяться.
Аид коситься на меня и тоже улыбается.
… я замечаю её и едва успеваю крикнуть:
— Останови!
Хорошо, что Аиду не нужно объяснять зачем.
Я выскакиваю и бегу за ней: глупышкой, что в холодный осенний день бредёт босиком. И там, где маленькая ступня касается земли, выглядывают юные, как и эта девушка, побеги.
— Хлоя! — окликаю я, и она оборачивается.
Да, всё, как описывала Гестия: васильково-синие глаза, лунно-жемчужные кудри, и сама тоненькая, как молодая веточка.
Она улыбается мне, как старой знакомой. И в глазах её пляшут тёплые огоньки — словно солнце отражается в весенних лужах.
— Здравствуй, — произносит певуче. — Я ждала тебя.
— Я тоже, — говорю и беру за руку. — Мне надо передать тебе кое-что.
— Не надо, — мотает она головой, — Предвечные уже всё сказали мне. Не переживай — весна придёт вовремя.
Ну, значит, можно воздохнуть с облегчением, поцеловать её в свежую щечку и снова сесть в чёрную машину к мрачному вознице.
Сидеть рядом с ним и улыбаться. Потому что — теперь можно. Ведь я только что создала мир. Он будет жить совсем по другим правилам — по законам любви. Это будет чудесный мир.
И новые аэды в мифах этого нового мира непременно напишут: «Персефона снова вернулась к Аиду. Теперь уже навсегда».
Конец
