Он тихо и облегченно рассмеялся.
Спорить не было сил, я смежила опухшие веки и, пригревшись у здоровяка на руках, уснула, отстранившись от звуков бури, ветра и своих страхов. Я смертельно устала.
Проснулась я уже утром в своей каюте и в своей же постели. Под боком сопел Лазур, в иллюминаторе пробегали белые кони-облака, а нежное раннее солнце настраивало на хороший день.
Несмотря на вчерашнее эмоциональное истощение в результате своей нелицеприятной истерики, настроение было отличное и даже воодушевленное. Это было странно.
Сладко потянувшись, я вернула глазам четкость и отправилась в общую ванную, где «почистила перышки», а потом направилась завтракать с Лазуром на плече.
В столовой мы успели застать часть команды дирижабля, правда, среди них снова не было ни Сеймура, ни Серхио. Мое хорошее настроение как водой смыло. Я занервничала, ведь перед всеми стоило извиниться. Так я и поступила.
– Прошу прощение за мое неподобающее поведение! – твердо произнесла я. – Простите, что я все время путаюсь под ногами и не даю выполнять такую тяжелую работу, как ваша. Мне очень жаль. Я никак не могу сдержаться, впервые в жизни я лечу.
– Полно тебе, Рыжик, – оборвал меня Кок. Он поставил оладышки, сдобренные сиропом, на стол. – Садись завтракать и более эту тему не поднимай. Ты никому не мешаешь. Придумала тоже. Эй, ребята, я правду говорю?
Весь жующий экипажа синхронно закивал, кто-то даже согласно угукнул.
– Вот, видишь, а ты переживала. Ешь давай! – Кок наказал мне есть, а сам ушел в свою ароматную берлогу.
Все были приветливы и милы со мной, хотя я ожидала иного, даже учитывая защиту Кока. Но, по всей видимости, никого не волновал мой срыв – это окрылило меня и обнадежило, ведь неприятно осознавать себя занозой в одном месте для таких хороших людей. Но мне казалось, что извиниться перед Сеймуром все-таки стоило, однако духу пока на это не хватало.
После оладушков и маленькой помощи на кухне я спряталась у себя в каюте, и вместе с Лазуром мы постигали границы его восприятия. Я не так много преуспела узнать, как меня позвали в капитанскую. Честно, я очень испугалась, что сделала что-то не так, залезла, куда не следует, или сломала что-то во вчерашнем безумии.
Как только я зашла в кабинет, мои коленки задрожали, а руки затряслись так, что их пришлось спрятать за спину.
Капитан Лургас меня встретил и сказал:
– Доброе Утро, Лия. Слышал, ты достойно перенесла непогоду.
– Очень смешно, – пробубнила я.
– Я и не смеюсь. Для первого полета, да зацепить такую бурю. Ты – крепкий орешек, профессор.
– Капитан Лургас, вы правда так считаете? – уточнила я, ощущая себя маленьким ребенком, которому протягивают в подарок сочное яблочко в тягучей карамели.
Седой мужчина в синей форме засмеялся совершенно непредсказуемым, мягким смехом.
– Что с самооценкой, юный гений? Конечно, я так думаю, иначе не стал бы об этом говорить. Я нашел тебе работенку, чтобы ты не считала себя балластом. Заодно обуздаем твой энтузиазм и незаурядное стремление к познанию нового. Конечно, это не преподавать студентам, но зато ты окажешь реальную помощь и не будешь слоняться без дела по всему дирижаблю.
Какое чудесное предложение, да и занятие для меня нашел и ощущение причастности мне предоставил. Спасибо. Вслух же я спросила:
– Что же это за работа такая, которая Вам не по плечу?
Капитан Лургас замялся – удивительно, какие дела творятся после грозы – и самую капельку покраснел, будто застеснялся.
– Лия, у нас ответственная работа, она занимает кучу времени, концентрации и сил. Никто на дирижабле терпеть не может вести бортовые журналы. Обычно я все заполняю уже перед самым окончанием полета по запискам, оставленным каждым дежурным. Отчетность, чтоб ее! Ты бы мне очень помогла, если бы начала вести сведенья уже сейчас. Что думаешь по поводу моего предложения?
Конечно, я была рада помочь, буду чувствовать себя маленькой частичкой команды и не лезть носом в каждую щелку.
– Я согласна.
– Вот и отлично! Принимайся за дело! – произнес Капитан Лургас, явно избавляясь от тяжелого бремени – от меня и от ведения бортового журнала.
Действительности я, правда, не представляла. Вести бортовой журнал только на словах казалось делом не сложным, а на самом деле – мало не покажется. Маленьких скрюченных клочков бумажек из каждого отсека дирижабля было сто-о-олько, что, разворачивая их, я умудрилась натереть мозоли на подушечках пальцев. А если учесть, что дежурства круглосуточные, с пересменой каждые два часа, а в записках фиксировалось все, что только можно, вплоть до списка отсутствующих на борту семейства мышиных, то и писать пришлось много. Очень много.
Я полностью поняла и признала нелюбовь к ведению отчетности, чтоб ее. Это не одно и то же, что вести ведомости об учащихся в магАкадемии.
Все эти записи отвлекали команду дирижабля от настоящей важной работы. Помимо регулирования верного движения летательного аппарата в небе с помощью устройств, которые были повсюду и реагировали на каждое отклонение в функционировании «организма» дирижабля, никто не отменял воздействие людей с одноименным отпечатком с воздушной стихией (это тебе не просто «попросить» воздушный поток донести маленькое письмо до адресата). Здесь требовалось филигранное и искусное исполнение и высочайшая концентрация для того, чтобы управлять целым дирижаблем и направлять его. Воздух – своевольная стихия, поэтому и столько корректирующих этапов на борту летательного аппарата.
