Теперь у зевак нашлась новая тема для разговора – расстояние до противоположного берега было недоступным для обыкновенного ружья.
Всем он хорош, этот штуцер, – и дальностью стрельбы, и точностью боя, только пока вобьешь пулю в ствол по нарезам – семь потов сойдет, и война закончится. Но это для тех, кто в курсе, а для тех, кто не знает, наглядная демонстрация: ружье обычной длины и выглядит как обычно, а бьет далеко…
За оленем сплавали, привезли на наш берег, и все желающие смогли убедиться, что олень самый настоящий, и дырка от пули тоже имеется где положено – сразу за левой лопаткой. А вот какой он на вкус – потом у наших парней спросите.
На обед мы были приглашены в шатер Тотонхорна. Герцог с неодобрением посмотрел на меня, поскольку я был одет все в тот же камуфляж. Но я не главное действующее лицо в нашей делегации и вообще человек сугубо штатский. А кроме того, все свои регалии и парадные камзолы в Тромере оставил. Какой смысл возить с собой то, без чего свободно можно обойтись? Лучше уж необходимых вещей добавить.
Встреча высоких сторон началась довольно скучно и нудно. Сначала герцог долго говорил о том, что народ Империи и вардов связывают долгие дружеские традиции, приводил примеры из истории, затем настала пора передачи подарков верховному вождю от ее величества императрицы. Тотонхорн принимал каждую вещь, рассматривал ее, благодарил, и заметно было, что ему тоже скучно. По крайней мере, так показалось мне.
Затем начался сам обед. Потчевали нас национальными блюдами по степному обычаю, то есть без всякой мебели. Мне это далось легко – есть сидя на земле не привыкать, а что нет разносолов – так зато мяса много, а столовые приборы я с собой прихватил, и для себя, и для Коллайна. Вина было много и всякого. У вардов нет запрета на виноградную лозу, как можно было предположить, и они с удовольствием откликались на каждый тост полными бокалами.
Съел я много, несмотря на неодобрительные взгляды дворян из окружения герцога. А как же, господа? Вы в гостях у радушного хозяина, который угощает всем, что у него есть, – так пользуйтесь! Чего делать точно не стоит – так это пробовать пару крошечных кусочков с таким видом, что вам это стоило огромных усилий, а потом сидеть весь обед с кислой миной на лице.
Вином я не злоупотреблял, но пару кубков осушил с удовольствием – вино отменное, хоть императрице на стол подавай. И на полуобнаженных танцовщиц, гибко и грациозно двигающихся под музыку, смотрел с удовольствием, в отличие от людей из герцогского окружения, которые чуть ли не стыдливо прикрывали глаза.
Я даже не скрывал того, что мне нравится это зрелище, ведь женское тело – самое красивое из всего, что вышло из-под рук Создателя. Недаром же существует легенда, согласно которой Господь, сотворив женщину, больше ничего создавать не стал, так как понял, что ничего более совершенного у него уже не получится.
Пировали мы долго, но о делах не было сказано ни слова – еще не время.
После торжественного обеда я решил немного поспать в своем шатре, наказав Прошке разбудить меня перед закатом. Совсем недалеко обнаружилась небольшая заводь, там рыба обязательно должна водиться. Вот туда и заглянем с удочками на вечернюю зорьку. Любители мы с Прохором, не раз в Стенборо сиживали на бережку, да и рыбки хочется. У степняков с водой отношения сложные, на столе не было ничего, хоть как-то рыбу напоминающее.
Когда Проухв меня разбудил, я подумал, что пора на бережок, но нет – оказывается, Тотонхорн меня видеть пожелал в своем шатре.
Вот и сидим уже второй час, изредка обмениваясь фразами. Не то что разговор не клеится – нет, просто уютно сидеть вот так, смотреть на огонь и время от времени отпивать из чашки без ручки согон. Изредка Тотонхорн о чем-то спрашивал, я коротко отвечал, и мы снова молчали. Не принято у вардов обращения на «вы», нет выражений типа «не соблаговолит ли милостивый государь» или «уверяю в совершеннейшем к вам почтении», и слава богу. На имперском языке Тотонхорн говорил свободно, без всякого акцента, разве что слегка смягчал твердые гласные в конце слов. Обращаться к нему длинно и цветисто тоже не было необходимости, достаточно было одного слова: «абыс». Я заранее выяснил, что так нужно называть старших, уважаемых людей. Так мы и общались все это время. Наконец он произнес:
– Говорят, что Янианна очень красива… – Это прозвучало и как вопрос, и как утверждение.
– Для меня – да, – вновь коротко ответил я.
И тут он произнес фразу, которую я совсем не ожидал от него услышать:
– Вот смотрю я на тебя, де Койн, и никак не могу понять – почему она выбрала именно тебя? Может быть, есть в тебе что-то такое, что сразу не разглядеть…
Мать вашу, да что вы все от меня хотите и каким, по-вашему, я должен быть? Тотонхорн сказал мне то, что, наверное, многие хотели бы сказать, но не могли в силу разных причин. Он же может себе это позволить.
– Ну мы можем помериться… – Я неопределенно помахал рукой.
Сначала Тотонхорн не понял, недоуменно посмотрел на меня, затем начал хохотать, хлопая ладонями по коленям. Вероятно, он представил себе, как мы стоим со спущенными штанами друг напротив друга, а ассистентки мечутся между нами, делая замеры.
А вдруг он действительно согласится? Вот будет ситуация! Вообще-то в этом плане я не сильно отличаюсь от других. А может, при выборе дормона именно этот фактор является основным критерием – кто его знает? Вон он как смеется.
Я даже представил себе, как Янианна поинтересуется, что мы там делали, и я не смогу солгать. Естественно, Яне будут интересны результаты, и опять у меня не получится обмануть ее. Я лишь с сожалением разведу руками, тяжело вздохну и скажу – проиграл вчистую. Не выдержав, улыбнулся своим мыслям.
Наконец дормон отсмеялся и вытер набежавшую на глаза слезу. Отпив согона, он снова хмыкнул и, как бы в продолжение разговора, предложил пригласить танцовщиц.
Я ответил, что уже насмотрелся сегодня, но если бы пригласить того музыканта со свирелью… Или как она там называется? И, торопясь, чтобы он правильно понял, объяснил, что очень впечатлен его игрой. Этот мальчишка действительно играл так, что невозможно было понять, как из этой полой тростинки можно извлечь такие звуки. Это была грустная мелодия, но печаль ее была светлой и чистой, и держал он инструмент в самом углу губ. Никогда еще я не видел и не слышал ничего подобного – ни самого инструмента, ни такого звука.
Тотонхорн хлопнул в ладони, полог шатра мгновенно откинулся, и в проеме, согнувшись в поклоне, возник человек. Получив короткий приказ, он мгновенно исчез, и за шатром послышался топот ног.
