Раздался яростный многоголосый рев табрисцев, идущих в атаку, и сразу же выстрелил фальконет, расположенный у трапа по левому борту. Фальконет у правого трапа был разряжен еще тогда, когда мы бросились на приступ мостика.
Штурм начался, нашелся-таки у них офицер, взявший командование на себя, распределивший задачи и сумевший поднять экипаж, посылая людей на смерть.
Неожиданно грохнул правый фальконет, вероятно, его успели зарядить, когда я отвлекся на Иджина и собственные мысли, и вот они, табрисцы, показались.
Их встретили ударами клинков: пистолетам и ружьям еще не время, они понадобятся тогда, когда совсем не останется сил размахивать налитыми свинцом руками.
Атакующие орали, а сзади подбадривали криками остальные, подпирающие их спины и ждавшие своей очереди оказаться на мостике.
Нет, простые матросы не являлись мастерами фехтования, но их было много, слишком много, и вот, когда мы уже не могли сдерживать их натиск, шаг за шагом отдавая лишь недавно отвоеванное пространство, захлопали выстрелы. Огонь оказался настолько плотным, что попросту отбросил табрисцев туда, откуда они некоторое время назад и начинали свою атаку.
Вражеская атака стоила нам чуть ли не половины наших людей, и большинство из них были убиты.
Я тоже должен был быть среди них, если бы не Сотнис, в последний момент успевший сбить руку с саблей, уже занесенную над моей головой. И это стоило ему жизни.
«Спасибо тебе, брат, — думал я, припав на одно колено и лихорадочно действуя шомполом, заряжая пистолет капитана этого корабля. — Как можно отблагодарить человека, спасшего жизнь и самого погибшего при этом? Вот и я не знаю».
Где же он, этот чертов «Четвертый сын»? Прошло так мало времени, а нас уже почти не осталось. И дай бог нам выдержать еще одну такую же атаку.
«Четвертый сын» шел наперерез нашему курсу и, если он не пройдет мимо, если не примет нас за врага, одарив пушечным залпом, если решит высадить в помощь десант, то тогда, возможно, хоть кто-нибудь из нас останется в живых, в отличие от Сотниса, Мроста, брата Оливера Гентье Сигера и еще многих отличных парней, принявших такую судьбу для того, чтобы спасти людей, которых они даже ни разу не видели.
Справа от меня послышался шум передвигаемого по палубе пушечного лафета. Толкали одну из трех ретирадных пушек, установленных на мостике, стремясь поставить ее ближе к трапу, чтобы хоть как-то ограничить проход.
Парни толкали лафет на коленях, опасаясь попасть под огонь стрелков с палубы. Одному уже не повезло, пуля все же настигла его, заставив бросить пушку и схватиться за живот. Но дело свое ребята сделали, пушка у схода на палубу станет для атакующих пусть и небольшим, но препятствием.
— Командир! — Это снова Прошка, и снова с пистолетами, теперь уже с двумя.
Спасибо, Проухв, мой правый локоть распух, и, что самое обидное, не из-за ранения. Я ударился о балясину трапа еще в самом начале нашего штурма мостика. Поначалу я этого почти не чувствовал, затем пришла острая боль, действовать правой рукой становилось все труднее, а фехтовальщик левой из меня еще тот.
С палубы раздался пронзительный свист боцманской дудки — сигнал к новой атаке. Табрисцы тоже отлично видели свое положение и приближающегося «Четвертого сына». Какое все же странное название, надо будет обязательно спросить о нем, если доведется.
Снова яростный рев защитников корабля. Неожиданным ответом ему стал пушечный выстрел. Это один из людей Иджина, который лежал, схватившись за живот и даже не делая попыток уползти вглубь мостика, нашел в себе силы, чтобы приподняться и вставить фитиль в запальное отверстие орудия.
Когда всех нас прижали к кормовому борту и мы теряли людей один за другим, послышался еще один рев, рев десантирующейся на борт табрисца абордажной команды «Четвертого сына»…
Мы сидели втроем, устроившись на пушечном лафете, передавая друг другу бутылку с вином. Мы — это я, фер Груенуа и дир Пьетроссо.
Вино было удивительно гадостным на вкус, в чем мы сошлись единодушно, но это вызывало у нас только глупые улыбки. Изредка один из нас издавал нервный смешок, тут же подавляемый. Мы живы.
Восемнадцать. Осталось только восемнадцать из тех семидесяти двух человек, что высадились на палубу табрисского корабля. И два из них точно не выживут.
Наверное, сейчас было не самое подходящее время для улыбок, но как же приятно сидеть, вдыхая полной грудью воздух, из которого еще не выветрился запах пороховой гари, и понимать, что новой атаки уже не будет.
«Четвертый сын» успел отойти от борта табрисца, оставив на нем полсотни человек, и устремился на помощь «Морскому воителю». Бой еще не закончился, против двух кораблей Табриско оставалось два корабля Скардара да еще один, наполовину затопленный, тот, что лишился грот-мачты.
Но никто из нас уже не сомневался в победе, и поэтому мы улыбались.
— Скажите, господин дир Пьетроссо, почему этот корабль имеет такое странное название? — спросил я у Иджина, махнув рукой в сторону ушедшего «Четвертого сына», в очередной раз глупо улыбнувшись в пустоту.
Болел локоть правой руки, болел так, что я не мог поднести горлышко бутылки с вином ко рту, поручив это ответственное дело левой. Болели ребра под смятой кирасой, от которой я еще не успел избавиться. Жгла рана на ноге, оставшаяся после скользнувшей по ней пули. Волосы слиплись от крови, а в голове до сих пор шумело от удара саблей, и мне очень повезло, что он пришелся плашмя.
Но я сидел и улыбался глупой улыбкой, задавал глупые вопросы и вдыхал такой замечательный морской воздух, сладкий, как поцелуй любимой.
— Четвертый сын, господин де Койн… — начал Иджин, перед этим приложившись к горлышку бутылки, после чего передав ее Фреду. — Есть у нас такая притча.
У одного человека было четыре сына. Когда они выросли, один из них стал великим ученым, и имя его стало известно во всем Скардаре. Второй — влиятельным политиком, и к его мнению прислушивался сам правитель. Третий занялся торговлей, нажив огромное состояние. А четвертый, самый младший, стал воином, простым воином. И вот однажды они встретились, чтобы почтить память своего умершего отца. Встретились за столом, уставленным всевозможными яствами и винами. Они пили, ели и разговаривали. Вспоминали детство, отца… Братья долго разговаривали в ту ночь, и каждый рассказывал о своих успехах, планах на будущее.
Только четвертый брат все время молчал. Да и о чем ему было говорить?
О бесконечных дорогах, которыми пришлось пройти? О сбитых при этом до крови ногах? О службе в дальних гарнизонах, постоянной муштре, мечтах о паре глотков чистой холодной воды, когда до ближайшего источника далеко, а жара вокруг такая, что плавятся камни? И он сидел и молчал, слушая своих братьев.
