— Расскажи! — просит она.
— Я рассказывал.
— Расскажи еще!
И он рассказывает в который раз, как сидящая на золотом треножнике дельфийская жрица, то срываясь на крик, то растягивая неестественно размеренную речь, предрекла ему удачу, если так же щедро, как и Аполлона, он почтит дарами святилище Афродиты, и о том, как принесенная в жертву богине еще бьющаяся в судорогах коза превратилась в козла, коснувшись жертвенного пламени, что было сочтено всеми за добрый знак, и...
— Почему бы тебе не взять меня замуж?
— Почему же именно тебя?
Говорят, что когда темнота скрывает лица, легче лукавить. Не всегда — в темноте слух точнее ловит фальшивые ноты.
— Мы вместе на одном корабле плывем навстречу смерти и... Разве я не отдала тебе все, что могла?
— Ферибея могла сказать то же самое.
— Я... Ты... Я так и знала, что у тебя было что-то с этой тонконогой коротышкой с зелеными глазами!
— Ее чудные глаза имеют цвет жемчуга, ростом она ненамного ниже твоего, а те ноги, которые тебе кажутся тонкими, будучи сведены, не дадут просвета от промежности до колен.
Тесею чудится всхлип — впрочем, он не уверен:
— Как ты мог! Разве с первой нашей встречи я не смотрела только на тебя?
— Достойно ли, ответив на внимание одной девушки, отказать во взаимности другой?
Теперь всхлип слышен хорошо, что, впрочем, героя не смущает.
— Все мужчины одинаковы!
— И каковы же именно?
— Предатели, неспособные к любви и верности!
— Милая моя! Женские же клятвы в любви вообще ничего не стоят. Их чаще произносят тогда, когда хотят мужчину удержать и когда собираются его предать.
— И верность тоже?
— Если бы она многого бы стоила, замужние женщины не тратились бы так на пудру и румяна.
— Дай тебе волю, ты бы наверно держал бы женщин под запором до той поры, когда о них бы спрашивали на улицах не «чья жена?», а «чья мать?»!
— Между прочим, это неплохая мысль.
— Значит, по-твоему, все женщины в этом мире коварны, ненадежны, их слова о любви — звук пустой? Других нет?
— Быть может и есть, — равнодушно роняет Тесей. — Любящая, готовая с любимым в небеса и преисподнюю, верная ему, а не людской молве — но в таком случае эта земля недостойна ее ног. Ее надлежит, одарив бессмертием, вознести к богам.
— У тебя холодное сердце!
— Нет. Я знаю мир, знаю людей. А ты не изменила своему жениху, виновному лишь в том, что не в его силах было ни спасти тебя, ни последовать за тобой? Что ты могла требовать от него? Смерти? А его долг — перед своими родителями и своим городом?
— Он совсем не то. Он...
— Но предала ведь его ты! Еще тогда, когда строила глазки мне на берегу и когда бросала ему в лицо незаслуженные обвинения!
Недолгое молчание.
— И что же теперь?
— Ничего.
Они еще лежат, неподвижные, усталые и опустошенные. Глаза их устремлены к небу — но они не видят звезд.
— Нам пора, — говорит он.
Застыдившаяся вдруг своей наготы, девушка протягивает руку за одеждой.
Знающий всему цену двойной сын бога Посейдона и царя Эгея сворачивает плащ.
* * *Под ясным солнечным небом, под рев заполнивших зеленые холмы азартных зрителей, обмотав кулаки ремнями, под звуки флейт одна за другой пары бойцов выходят на площадку, чтобы сразиться во славу богов. Боги неравнодушны к подобным зрелищам. Предпочитая остаться невидимыми для смертных, двое из них следят за ходом схваток.
— Вот и снова нас свела судьба, — говорит рыжеволосый бог. — Наверно случайно?
— Разумеется, не случайно, — роняет белокурый бог.
Как и в прошлый раз, его никогда не стриженые волосы стянуты наголовной повязкой, наподобие тех, которые порой люди подвязывают под шлемы, и колчан его, как и прежде, полон смертельных серебряных стрел.
Схватка закончена, и проигравший, чье лицо разбито в кровь, падает без чувств под ноги удачливому противнику. Его уносят, и под игру флейт победители снова встряхивают чашу жребиев.
— Прекрасный случай вновь испытать твой пророческий дар, — замечает воинственный бог. — Кому ты сейчас предскажешь победу, Локсий?
Белокурый бог дает ответ не сразу:
— Видишь тех двух бойцов, что стоят почти плечом к плечу среди наставников и судей? Тот прекрасно сложенный юноша, противников которого всякий раз выносят полумертвыми...
— Да, я знаю его. Это потомок Тантала и первенец Пелопса, которому ты как-то предсказал величие, власть и богатство... А тот, второй, который так равнодушно встряхивает чашу жребиев? Что ждет его?
— В следующей схватке...
— На этот раз я спросил о его судьбе.
— Его будущее темно. Я не делаю пророчеств.
— Так ты не всевидящ, Локсий?
Белокурый бог не спешит с ответом, и тот, чье будущее темно, выходит из новой схватки с кровоподтеком на щеке и сорванной со лба полоской кожи. Его встречает широкая улыбка потомка Тантала. Замолчавшим богам слышен их разговор:
— Не ожидал! И все равно, тебе не быть первым. И зачем тебе это понадобилось?
— А что обычно заставляет человека стремиться побеждать?
— Воля к власти! — звучит неожиданный ответ. — Подтяни-ка мне ремень на кисти.
Также умолкнув, они глядят на новую схватку.
— ...Так кто он, Локсий?
— Это человек, не равный другим, — произносит белокурый бог.
— И все же, почему его будущее темно?
— Потому что он до сих пор не подчинился мне. Его душа неприступна для тех слепых страстей, которые насылают боги, правя людьми. До сих пор его не заворожили ни власть, ни слава, ни богатство, ни сила, ни роскошь.
— Тогда для чего же он стоит здесь, обмотав кулаки ремнями, готовый к новой схватке?
Белокурый бог усмехается:
— Он хочет подарить свободу одной девушке. Да, не удивляйся. Той девушке, которая напоила однажды водой из колодца одинокого путника, покрытого пылью дорог, отшельника, спустившегося с гор. И он очень заблуждается в своих намерениях. Знаешь почему, Арес? Той девушки, ради которой он вновь и вновь вступает в бой, нет. Она — обман. Призрак. И ее не было никогда.
— Так почему же он...
— Потому что очистивший свою душу от слепых страстей освобождает в ней место безумию.
Еще несколько схваток — и больше не нужно жребиев. Два последних победителя сходятся на площадке. Зрители на холмах затихают.
— Быть может, уступишь? — с улыбкой произносит потомок Тантала. — Теперь никто не осудит тебя.
Произнесены эти слова тихо и слышны лишь им.
— Не осудит вслух, — уточняет его противник. — А потом ведь учти — мне совсем не нужен котел.
— Понял. Ты прав. Начнем?
